При сдаче смены Колик негодовал и делился возмущением с заступившим молоденьким дежурным:
– Как испортила их советская власть, так и пошло! Да раньше кто за писательство деньги получал, за границу ездил? Ованес Туманян – он что, «Ануш» за деньги писал? Дворянин был самый настоящий, богач, сам людям помогал, да еще и поэмами просвещал… Вон, «Кот и Пёс» для детей написал… А Нарекаци? Здесь у нас еще до тебя один грамотный мужик несколько дней посидел – потом посадили за растрату в его институте – так он рассказывал, что Нарекаци весь десятый век просидел в келье на воде и хлебе, а написал такие стихи и поэмы, что с него и началась поэзия всей Европы и вообще средневековый этот, как его… Хренисанц[126]! Было что сказать своему народу – писали, не было – трудились по-настоящему: города строили, дороги прокладывали, виноградники устраивали, больных лечили, детей грамоте учили, даже азбуки для других народов создавали… А тут – посмотри, – он выставил курикяновскую шариковую. – Паркер[127]! Да ему мешки на базаре таскать, вместо того чтобы людям кровь портить. Ты на него посмотри, на его ручки-дрючки посмотри, собак-писатель-сукин-сын…
Чиновник-романист час-полтора потерпел, жадно съел оставленные Мишиком оба ломтя хлеба, потом опять заскребся в дверь и стал тоскливо требовать аудиенции с Дядей Вовой.
А что – Дядя Вова? Он уже успел перелопатить кучу дел возглавляемого им райотдела полиции центра Еревана, попринимать посетителей, съездить на совещание в министерство, свериться с настольным календарем и, довольный результатами трудового дня, с чистой совестью вернуться домой. Там заботливая женушка уже творчески накрыла стол, на котором в том числе дымился как раз-таки ароматный борщ с озерком девственной сметаны по центру. Вот такая синхронизация меню предварительно заключенных и невольно заключающих произошла в этот бурный и жаркий ереванский день. И как раз в момент полусонного просмотра ночного выпуска телевизионных новостей полковнику Карапетяну, а в миру Дяде Вове позвонил дежурный райотдела и сообщил очередную новость: заключенный КПЗ Таркулян попытался повеситься на собственной рубашке!
– Ах ду грох шун шан ворди[128], – совсем как Колик обомлел Дядя Вова и кинулся в райотдел, стандартно костеря самодеятельного писателя и одновременно молясь за его непопадание в окончательный список основателя литературной отрасли – бога-отправителя на тот свет. А уж оттуда позвонил Шварцу.
– Ну-ка, позвоню я в мэрию, потолкую с впечатлительным романистом, – подумал Шварц и набрал номер.