Компания была интернациональная, веселая, к ней всё клеился высокий красивый босниец, и она одергивала его только для проформы.
Боснийцу Рождество было, что коту плавки, но повод повеселиться был отменный. Как его звали? Милош. Милош Болич. Крепкий такой, широкоплечий, с прыгающими под рукавами бицепсами и безбашенный. Когда-то она заводилась даже при наличии одного из компонентов, а тут всё сразу!
Но теперь она хозяйка солидного заведения, правая рука зарубежного хозяина, Ида ханум. Так что на людях держится с достоинством. Для любовных дел у нее, конечно, припасена квартирка совсем в другом квартале, но Ида всё реже и реже пользуется ею. Все эти любовные игрища перестали её будоражить. Потому как деньги свои она давно отрабатывает совсем другим и гораздо более интересным способом. Она разгадывает и претворяет в жизнь ребусы, которые еженедельно извлекает из крошечных конвертиков в двух кинотеатрах или на дискотеке. И разгадывает так здорово, что Тетя Цецилия и Дядя Оскар души в ней не чают. Тут адреналину побольше, чем в сексе. Но гораздо сильнее, чем выполнение заданий, её будоражит предвкушение денег… И сами деньги, ритмично поступавшие в плотных аккуратных конвертах и десятикратно оседающие на банковском счету на Кипре. Но прослыть святошей тоже неправильно, так что нужно мудро балансировать на золотом сечении греха и добродетели.
– Что ты, пичку мать[147], далеко танцуэшь? – прижимал её вчера Милош к себе, как для снятия ксерокопии.
– Слабо прижимаешь! – подначивал его дынноголовый американец.
– Не пьэ, пичку мать, вот и далеко танцуэ, – весело объяснял Милош.
– Задушишь! – смеялась Ида, – да от таких танцев дети могут родиться!
– Дэти – это хорошо, – прижимал еще сильнее Милош, – айдэ дэтей дэлать.
Компания была совсем маленькая, так как на Рождество большинство иностранцев разъезжается по домам. Но это еще сильнее сплачивало оставшихся. Как кучку матросов, выживших после крушения большого корабля. Поддали как следует. Вообще-то с иностранцами какие тосты? Кричат, надрываются: «Тост! Тост!». А потом – всего пара слов: «За тэбэ, мила моя». Это, конечно, Милош. Пили даже за зверушек. Милош рассказывал о своей кошке, какающей прямо в умывальник. Американец – как его звали-то? – о своем бабнике-далматинце, перетрахавшем всех окрестных сучек. Смеялись до боли в пояснице.
Словом, уговорил-таки её Милош. Она уж и не помнит, как ресторан заперла, как свою квартиру над ним отперла. Но что было потом – помнит. А было здорово. А совсем потом вырубилась, конечно, напрочь. Утром еле проснулась, еле его, красивого такого бицепсоплана, растолкала, чтобы выпроводить. Не оставлять же одного на капитанском мостике со всей этой записывающей техникой и архивами. Под честное слово, что сегодня вновь встретятся, оделся, ушел, шлепнув на прощание по заднице. Прошлепала в ванную – ох, даже писать больно! И кровь… Он что, горилла, разодрал её надвое, что ли, всеми своими игрунчивыми мускулами? Ладно, никакого секса ему сегодня не будет, зверюге чертовому…