— А ты, конечно, захочешь, — усмехнулась Ника, с закипающим растерянным гневом. И заговорила быстро, торопясь сказать все, чтоб не забыть и не упустить:
— Нельзя тебе! За него нельзя! Он, он… такие как он — да не люди они! И еще — ты что рожать от него будешь? Чтоб жить и бояться, а что с ребенком? Ты в курсе, у нас в городе в один вечер расстреляли троих, и одного с женой прям? Из кабака выходили! И мальчишек снова положили, которые в охране. И любить же надо, а ты…
— А я люблю! — крикнула Марьяна, убирая от солнца руку, — да! Люблю!
— Тогда не повезло тебе! Бывает, да. И козлов кто-то любит. Но подумай все же! Ну, подожди, что ли. Блин, да как тебе сказать-то! Жди или не жди, но такие как Токай — у них пусть другие бабы будут. Не ты!
— Ты его не знаешь.
— Да-а-а! — Ника хлопнула себя по коленям, и губы у нее задрожали, — конечно, я не знаю. Не меня он выкинул, когда тебя спасал. Просто отдал Беляшу и его уродам! Это нормально, по-твоему?
— Он сказал — нельзя было по-другому. Сказал, вернулся бы, чтоб тебя вытащить.
— Сказал-сказал! А ты поверила? Мне он тоже много чего говорил в тот вечер!
— Знаешь, Ника, я думаю, ты ревнуешь.
— Что? — у Ники тут же кончились все слова. Марьяна кивнула, обхватывая голые колени.
— Тебе обидно, что он выбрал меня. Вот и стал плохой.
— Господи, Марьяша, даже не знаю, что и сказать. Чушь какая.
— А не говори. Я скажу.
Марьяна снова посмотрела на часы.
— Я тебе расскажу, как все было. Если захочешь, можешь нашим пересказать. Мне плевать, будут они знать или нет. Я с самого начала…
Ника подняла круглый подбородок, с вызовом и ожиданием глядя на Марьяну.
— Ну, давай.
Две молодые женщины молчали. Одна — с модной мальчиковой стрижкой, смотрела на море, щурясь от сверкания воды. И все крепче обхватывала смуглые колени, будто замерзала под теплым ласковым солнцем. Вторая — в черной футболке, с растрепанной волной каштановых длинных волос, в вытертых джинсах с широким солдатским ремнем на тонкой талии, ждала… Через сверкание черной кляксой пролетел баклан, будто им выстрелили из рогатки, в замедленной съемке. На брошенную в песок туфельку села божья коровка, проползла до острого каблука, раскрыла сундучковые жестяные крылышки. И улетела, мягко поблескивая другими — бережно хранимыми для полетов.
— Мы в Симфе с ней познакомились. С Ласочкой. Я и еще две девчонки. Они из Багрова обе, ну и смеялись, о, мы землячки, мы деревенщина. Сидели, в парке. Курили. А она стала спрашивать, ерунду всякую, сказала, ищет брата, поругались, уехал, и ей негде ночевать.