— Адрес домашний. Угу… год и дата рождения…
Когда повернулась, расправляя жесткое вафельное полотенечко, поднял над столом листочек, улыбнулся, протягивая.
— Вот тебе, Елена Сергеевна, справка, о том, что поступила к нам с подвывихом лодыжки, вечером. И была вылечена мною, для дальнейших танцулек и попрыгайств.
— Зачем? — Ленка держала листок с уверенной росписью и жирным штампом.
— Затем, чтоб меньше тебя там щемили, в твоей школе, за то, что убежала и ночевала незнамо где. Скажи спасибо, дядя Геннадий Иванович.
— С-спасибо, дядя, ой, Геннадий Иванович.
— Можно просто Гена, — разрешил доктор, стряхивая с волос шапочку и кидая ее на вешалку, где уже болтался халат.
Оказался он, и, правда, совсем молодым, с ярким лицом и шальными пристальными, чересчур светлыми глазами.
— Ну, готова? Надевай свой лапсердак. Пошли.
— Я не могу. Мне нужно к Панчу. К Валику. Он как?
— А, — спохватился доктор Гена, — так увезли его, еще утром. Ты спала.
— Как увезли? — Ленка опустила руки с висящим на них пальто, — куда?
— По месту лечения. Там все, история болезни, палата, лекарства его. У нас машина как раз туда шла, быстро собрали и мухой погрузили.
Пристальные глаза следили за ней. Доктор надевал куртку, поправлял под ней клетчатый лохматый шарф.
— Я… — голос у Ленки упал. И мысли разбежались.
— Я… а он ничего? Для меня ничего? Не передал?
— Золота-брильянтов? — уточнил врач, и покачал головой с сожалением, — нет, Лена-Леночка, ничего. Сонный был, ему же укол вкатили, так что, уложили и поехал.
Ленка медленно надела пальто. Взяла сумку. Вспомнила вяло, там, в биологии, остался на кровати свитерок, ну и черт с ним. Не нужно ей в школу, сил нет никаких.
Вместе они вышли в яркое плотное солнце, такое, будто масляное, трогающее блестящими пальцами детскую карусельку в маленьком парке и голые ветки тополей вдоль аллеи.
— Голодная, небось? — доктор Гена шел, сунув руки в карманы, насвистывал что-то, поглядывая на нее сбоку. В ответ на молчание предложил:
— Если не пойдешь в свою школу, давай пончиков слопаем. Кофий там отвратный, а пончики хороши. Что, так его сильно любишь? О, где мои семнадцать лет! Молодость, молодость!
— Он мой брат, — сказала Ленка, и замолчала. Они входили в полутемный небольшой зальчик, пропахший пельменями и жженым сахаром. Гремя по никелю подносом, Гена нагрузил его творогом в плоских блюдцах, двумя омлетами, и вопросительно кивнув, добавил два граненых стакана с компотом. У кассы заказал пончиков и, усадив Ленку за стол, крытый холодным исцарапанным пластиком, сбегал за ними, уселся, распахивая куртку.