С билетиками и номерками из гардеробной в руках, держа на плече сумочки, прошли у подножия широкой мраморной лестницы, полной цветного шумного народа. Сверху, из-за лестничного поворота временами рявкала музыка, мелькали яркие вспышки. Будто кто-то огромный разевал пасть и захлопывал ее. Там была дверь, такая же, как на улицу, высокая, с тяжелыми створками.
Наверное, иногда думала Ленка, днем тут проходят всякие торжественные собрания, все сидят рядочками, зевают и тянут руки, когда нужно голосовать. А потом, перед вечером, деревянные кресла стаскиваются к стенам, Валерка Омчик в своем плаще бегает, как толстая шустрая бабочка, и следом ходит, деревянно сгибая локти и колени, утянутые в неизменную коттоновую пару, любимчик дискотечных девочек — Вовочка Лях, с лицом, почти невидным под мелкими пружинами торчащих волос. Девочки знали, это он хочет, как Макаревич, и согласились, что Макаревича из него никак не получилось, потому что у того зубы как у зайца, а Вовочка Лях мальчик хорошенький, только уж очень кукольный весь.
Но перед тем, как подняться, нужно было забежать в туалет, и они свернули под лестницу, где напротив, в замызганной стене, без перерыва распахивались две грязно-белые двери.
Мужской был подальше, у самого окна с широким подоконником. За год дискотечных вечеров подружки ни разу туда не подходили, и хорошо — у черного окна постоянно шли какие-то разборки, дверь с треском вшибалась в стену, из сортира выволакивали жертву, бить не били, чтоб не явилась милиция, но голоса звучали с привычной дежурной угрозой, и кто-то там, в ответ на «ты шо, бля не поэл шо ли, смари у меня», испуганным голосом клялся смареть и понимать, или возражал с беспомощной звенящей злостью.
В женском туалете шуму тоже хватало, и на драку можно было нарваться, тем более, что в предбаннике с фаянсовыми раковинами вместе с гудящими покуривающими девахами вольготно стояли и парни. Тоже курили, сминали бычки, бросая на рыжий кафельный пол, хватали кого-то в охапку или, топчась у прохода к кабинкам, нетерпеливо выкликали по имени. Но в женском парни не дрались, если и случалась битва, то или пьяная Персяниха, давно уже не юного возраста тетка, таскала за волосы очередную молодую соперницу, всю в размазанной помаде и с черными потеками на щеках (Ленка, увидев разок и услышав о причинах, с недоуменным ужасом пыталась себе представить предмет женского спора и никак не могла), или местные деловито договаривались с теми, кто вдруг «зарулил не туда», попутно тыкая испуганных или не очень испуганных гастролерш кулаками под ребра.