Жалели, и ругались одновременно.
Алька выскакивала из палаты в коридор с гудящей от шума и подробностей головой.
Домой уходила усталая. Но все равно шла по горе, по узким улочкам, мощеным еще дореволюционным булыжником. Медленно гуляла, дышала акацией и пионами, что лезли упрямо из всех палисадников, клоня растрепанные пышные головы в каплях воды.
Утром бежала быстро. Она всегда любила быстро ходить. Да и спала сейчас плохо — жара, комары. Если проспишь и опоздаешь, снова свинцовый взгляд старшей и ее сентенции в никуда по поводу хитрости нынешней молодежи.
Бегала так споро, что однажды, споткнувшись, упала и долго щеголяла потом роскошной ссадиной во всю коленку. Чем немало возмутила главврача. Светлана Сергеевна между делом прихватила ее в коридоре и увлекла на осмотр гинекологический. Меряла живот большим холодным циркулем. Трогала пальцем чуть зажившую ссадину, качала головой:
— Госсподи, дите-дитем, рожать ей, туда же! В мяч, что ли, играла во дворе?
Но, пока Алька осторожно сползала с кресла, подытожила, намыливая руки:
— Нормально все, не переживай. И с такими бедрышками — пятерых можешь родить одного за другим — сами выскочат.
— Тошнит сильно, — уныло отозвалась предполагаемая мать-героиня.
— Ну да, токсикоз. Терпи. Но жить-то можно?
— Можно.
Врач рассмеялась и подтолкнула Альку длинным маникюром в спину:
— Вот и живи.
И Алька снова, с ведром и шваброй, бродила из палаты в палату. Общалась с Нюрой.
За день до выхода в декретный отпуск, придя на работу, увидела Нюру без халата. В темном крепдешиновом платье мелкими цветочками. Бесцветные волосы туго затянуты в пучок и наверчен сверху золоченый бантик-резинка из парчи. На толстенькой ручке, закрывая младенческую складочку на запястье — белый пластмассовый браслет. И белые лаковые босоножки с нейлоновыми носочками.
— В отпуск ухожу, — важно сказала Нюра, — еду в деревню. С мужем.
— Ты замужем? — Алька застряла рукой в рукаве халата.
— Да. Давно уж. Я двадцать лет замужем. Детей только нельзя. Ну и нету у нас их.
— Нюр, я думала, ты молодая. Ой…
— Сорок семь лет мне, — сказала Нюра и улыбнулась гордо, вертя на руке браслетку:
— Скоро на пенсию пойду. Тогда в деревню и уедем. Поросят сейчас можно держать. Вот и буду держать поросят.
Попрощалась торжественно с Алей за руку. И пошла по коридору, щелкая широкими каблуками, колыхая темный подол вокруг кегельных глянцевых икр.
Аля поднесла руку к лицу. Рука пахла рыбой и старым салом. Покачала головой, удивляясь. Она-то думала, Нюре лет тридцать — не больше.
И стала собирать в мешок грязные пеленки для прачечной.