Вот! На втором повороте, подавая в сторону бедро и вытягивая носок ноги, взмахнула руками, свела в неслышном хлопке ладони, и прямо по линии взгляда проистек свет. Налился бледным овалом внутри темноты, стал выпуклым и, как всегда, в уходящей за спину времени бесконечности, подарил нестерпимое счастье глазам. Счастье тянулось резиной, дрожало в подсохших слезах, длилось ее собственной бесконечностью, которую она умела. Научилась ей.
…Кончилось счастье света, когда черный силуэт, возникнув, заполнил углами и выростами бледное пятно и стал увеличиваться, приближаясь. Свет умер.
Осталась музыка и немного танца. Его шесть ступеней, и она должна остановиться, вытянув руки, поставив ноги чуть врозь, откинув голову. С недавних пор отросшие волосы стали касаться ягодиц, и это тоже было счастьем. Новое. Она старалась не сбивать дыхания, вдруг заметят и волосы обрежут. Смаковала тайком, чуть заметно поводя головой. Новое. Пока еще новое. А потом, надеялась, будет что-то еще. Неважно уже плохое или хорошее, пусть – новое. Музыка стихла, превращаясь в касание Хозяина. Он, склоненный, обнюхивал кожу, дышал мерно, похрипывая на выдохе и она представляла, что где-то там, внутри его горла, пластинка сухая и тонкая, трепещет от воздуха, который он, забрав, отпускает обратно, дав ему запах своего нутра. Выдохи щекотали живот и бедра, и она жалела, что нет там ноздрей, потому что поймать запах, когда голова откинута, почти невозможно. Время запаха – позже, когда Хозяин поднимется и встанет вровень с ее лицом. А после он уйдет и заработает вентиляция. Сидя на корточках в ожидании верхней воды, она будет жадно вдыхать привычный запах, стараясь и в нем найти новое. Но он всегда один. И пластинки – у всех. Так она знала, еще когда билась и пыталась выстроить новое сама – телом, поступками, голосом, непослушанием. Узнала, когда получала наказания. А сперва думала, вдруг болен и когда-нибудь умрет. Мысль была сладкой, как кость для пса, и она грызла ее, пока не слизала всю надежду незнания. За невкусностью и бесполезностью мысль позабылась, и ее унесло водой памяти.
Как всегда, он остался удовлетворен запахом ее влаги. И взял ее. Жестко и мерно толкая, вдвигался, держа за плечи и бедра. Нижние руки, вмявшись в кожу, оставляли рваные ссадины, всегда чуть разные и она затаивалась, дрожа, предвкушая, как в темноте будет ощупывать их, подносить к носу мокрые пальцы, дышать запахом крови. Недолго. После воды ссадины заживали прямо под руками…
Верхние руки держали ее плечи, и она больно склоняла голову – коснуться щекой шершавой чешуи… Тоже знакомо, но можно напечатать касание ближе к уху или чуть сбоку. И чувствовать потом, как горит память осязания.