— Нам придется вас оставить, — пояснил Клавенсон, направляясь к выходу — Приказ сержанта. Не беспокойтесь, мы закроем дверь, и на всякий случай я покажу, как заблокировать ее изнутри. До вас ничего не доберется.
Она только махнула рукой на эту неловкую попытку ее успокоить. Смотрела на раненого. Эдвард Новак, двадцать восемь стандартных лет, католик. По сути, ему повезло: окажись он евреем, остался бы в одиночестве, потому что равви Глевштейн утром вылетел к двум солдатам на линию Эддингса.
— Как вы себя чувствуете, сержант? — спросила она ласково.
Он поглядел слегка ошалевшими от страха глазами и коротко рассмеялся, на грани панического хохотка.
— Сержантом я стану в лучшем случае посмертно. Пока что я капрал, и лучше бы вам, сестра, это запомнить.
Она вспомнила его медкарту: повреждение хребта, перелом ноги, три треснувших ребра. Результат падения с шести или семи метров на бетонную плиту. Тогда на нем не было брони. Не повезло. Но самое худшее находилось под черепом, крупная гематома, удерживаемая лишь наносеткой, введенной через сонную артерию. Сетка была очень тонкая, поэтому, чтобы дать хоть какой-то шанс выжить, давление ему снижали фармакологически. Что, в свою очередь, не позволяло ему, как всем прочим, принимать оглупитель — поскольку его составляющие вошли бы в конфликт с принимаемыми лекарствами. Вот и все. Он прекрасно понимал, что без оглупителя не выживет под психошизоидной волной, которую также называли «волной магхостов», а под ней его убьет апоплексический удар. Его следовало эвакуировать в тыл, и он наверняка предпочел бы рискнуть сыграть в рулетку с полями анти-g, даже если бы те грозили разорвать его наносеть, — но вместо этого ему прислали гребаную монашку.
Не повезло.
Ох, человеческие глаза способны передать столько информации. Особенно те, в которых ненависть мешается с паникой.
Неожиданно он широко ухмыльнулся.
— Я чувствую себя лучше, сестра. Парни так переживают, что даже позаботились, чтоб я не свалился с постели, — он напряг мышцы, показывая ремни, которые стягивали его руки и ноги.
— Они сделали это, потому что я их попросила, — пояснила она спокойно. — Опыт.
Он перестал улыбаться.
— Какой опыт, а? Какой такой, сука, опыт?! — Он дернулся так, что заскрипели ремни, а постель едва не подпрыгнула.
Она подкатала правый рукав и показала ему. Он замолчал, глядя на отвратительный, рваный шрам, тянущийся от запястья до самого локтя. Будто выгрыз его зверь.
— Ногти и зубы, — пояснила. — Такие раны плохо заживают.
Он не ответил, глядя на ее предплечье.