Небольшой столик, на нем — погнутая жестяная мисочка с мыльным раствором, бритва.
Снова обрушился холодный ужас, его лавина снова смела выстроенную было стену из веры и убеждения, из взглядов матери и преподобного Мак-Миллана. Где он? Где? Небольшая группа вошла следом за ним — начальник тюрьмы… врач… вот ещё один тюремщик… Всех их он знает по именам, но сейчас… Их лица размыты, силуэты словно бесплотны, их имена его не интересуют. Что ему до них… Их силуэты… Перед глазами внезапно возник ещё один туманный облик, нет… Нет! Закрыть глаза… Закрыть… Не смотреть… Ведь он уже видел, как… Она была живая, теплая, улыбающаяся — и вдруг стала такой же нереальной, как будто несуществующей. Так ему было легче… Легче — что? Что? Его глаза распахнулись, в надежде обрести силу, последнюю опору — нашли преподобного Мак-Миллана, да, да! У него есть имя, он — настоящий! И это — единственное, что имеет сейчас значение. Вот он пристально посмотрел на узника и прикрыл глаза, я тут, с тобой. Я не оставлю тебя. Мужайся, сын мой, ты уже почти завершил свой земной путь. Впереди — путь небесный, ты ступишь на него уверенно и спокойно. Пальцы священника крепче сжали Библию, его губы беззвучно зашевелились. Под движением бритвы упала первая прядь…
Его густые волосы остригли в самый первый день. Но налысо его бреют только сейчас. Почему они оставляют это напоследок? Николсон объяснял — часть ритуала. Даже в этом страшном Храме Смерти его служителям необходим обряд. И ещё — размеренные движения бритвы вводят в транс, успокаивают. Адвокат был так убедителен… Кого он хотел обмануть, уверить в чем-то? Уж не себя ли самого? Отравитель уже проверил на себе свои теории… Пальцы узника сжаты в кулаки, ногти все сильнее впиваются в ладони, до боли, до крови… Его голове становится все холоднее, волос из-под бритвы падает все меньше… Он неотрывно смотрит на истово молящегося священника, только это сейчас помогает удержаться на грани… Ведь… Ведь уже все. С негромким стуком бритва возвращается на столик.
— Мистер Грифитс, прошу вас… Вот так.
Сердце бешено заколотилось, он услышал, как столик с бритвой откатили в сторону, что-то заскрипело. Это ему на смену зазвучали колесики другого столика. Почему они не смазывают их, почему? Насмешливый голос Николсона произнес — ритуал, Клайди… Он не хочет, не хочет сейчас вспоминать его! Надо… Надо молиться. Молиться… Пересохшие губы следуют за торопливо что-то произносящими губами преподобного, отчаянно сжимающиеся потные пальцы словно стараются дотянуться, дотронуться до Библии в его руках. Как они тогда желали дотянуться, дотронуться до… И были такие же потные… А ее губы так же истово просили… Молили… Боже, Боже… Почему? Почему? Почему? Его руки от кисти до локтя плотно охватили широкие ремни, намертво прижав их к ребристому дереву. Больно…