Он был огромным — этот дуб в филёвском парке. Толстый морщинистый ствол. Кривые и длинные ветви. Кора — ах, какая у него была кора! И под ним была скамейка. Деревянная, удобная. Крашенная облупившейся зелёной краской. Именно к нему вела тропинка — одна из трёх, левая. Они отходили от асфальтированной аллеи, которая вела к реке. По ней шло много народу, и это тоже было интересно, но не так, как тропинки. Сначала крытые гравием, утоптанным в землю за годы и десятилетия, прошедшие с тех пор, как их кто-то проложил на это место, а потом просто грунтовые. Может быть, в дождливую погоду тропинки и были мокрыми и скользкими. Этого нельзя было ни отрицать, ни говорить об этом с уверенностью. В дождливую погоду мама туда мальчика не водила. Они ходили в парк, только когда погода была хорошая. Садились на автобус у самого дома, там, где теперь, посередине проспекта, на самом видном месте стоит Триумфальная арка в честь войны 1812 года. Говорили, что она раньше стояла у Белорусского вокзала, но там её мальчик никогда не видел.
Впрочем, он ещё помнил, когда она не стояла и на Кутузовском. Там, где он заканчивался, и один напротив другого были два огромных дома — один номер 40, другой то ли 39, то ли 41. Кажется, всё-таки 39. Он тогда ещё плохо знал цифры, а когда арку поставили, всё вокруг вообще стало площадью Победы. Их дом стал домом номер 2 (значит, тот, напротив, где была детская поликлиника, был номер 1). Но дуб рос в парке, как и до того, как мальчик родился, и, наверное, позже, когда он уже вырос и уехал из этого дома и из этого района. Он тогда в парк не ходил. Там начала собираться шпана и появились битые пивные бутылки между деревьев, так что парк потерял своё очарование. Но это было в 80-е, задолго до того как развалилась страна. А в 60-х, где-то на стыке Хрущёва и Брежнева, он был совершенно волшебный. Как в книжках про Шервудский лес. Или просто убирали его тогда хорошо… Так что тропинка вела к дубу, под которым стояла скамейка, и читалось на этой скамейке совершенно замечательно. Благо читать его бабушка научила в пять лет, и занятие это он полюбил на всю жизнь.
Вокруг дуба была небольшая поляна, и на ней было интересно, как в джунглях. На одной стороне росли странные берёзы — с бронзово-коричневой корой, как будто загоревшие на солнце. Береста с них сходила не большими пластами, как с обычных, а тоненькими, будто кружево, лоскутками. Их можно было отрывать, когда они полоскались на ветру — шёлковые и почти прозрачные. Но мама страшно не любила, когда портили кору, так что он делал это в исключительных случаях, когда они держались буквально на ниточке. Зато жёлуди собирать и уносить домой было можно. Они были жёлто-зелёные и коричневые, гладкие, как бобы. И шапочки у них были замечательные: пупырчатые снаружи и похожие на каски солдатиков изнутри. То есть он так представлял себе внутреннюю часть касок пластиковых солдатиков, если бы они снимались. На самом деле они не снимались — были отштампованы вместе с самими солдатиками. Но фантазировать было интересно. А под тонкими коричневыми берёзами был муравейник — небольшой, из веточек и коры. Ещё одно маленькое чудо.