Старушка сразу замолчала, а Катя, скосившись глазами, глянула на старика, считая почему-то, что тот шутит, но по лицу поняла: он не шутит. Катя повернулась к нему и — бог ты мой! — испугалась: так жестоко вызывающим было его лицо; словно хищник, держал перед собой растопыренные пальцы, так он смотрел, таким она его никогда не видела. Старик вернулся к себе. Татьяна Петровна призналась:
— Боюсь я, миленькая, его. Не знаю чего, а боюсь.
— Ой, теть Таня, — сказала Катя, — а я-то, турок несчастный, собралась было вас отрядить за его замуж. Ей-бо! Ой, умереть можно!
Старушка поджала губы, ничего не ответила; Катя, всхлипывая от смеха, прошлась к окну, вскидывая ошалевшие свои глаза на старуху, оделась и направилась в сарай. У сарая остановилась, заметив почтальона, направлявшегося к ним с письмом. В сарае включила свет, разорвала конверт. «Дорогая Катя! Ты, безусловно, будешь в высшей степени удивлена, получив от меня депешу. Но такова жизнь! Сель ави, как говорят французы. Обращаемся мы всегда туда, где нас поймут и оценят. Обращается к тебе студент Московского университета, единственного в стране, Павел Гаршиков…» Катя не смогла дальше читать, буквы прыгали перед глазами, дрожали руки. Успокоившись, она достала письмо и прочитала его до конца. Письмо было коротенькое, в полстранички. «…Я не обращаюсь, Катя, а сообщаю, что я в прежнем своем качестве жив, учусь, безусловно, как и должно быть, хорошо и отлично. Среди моих однокурсников я не самый молодой, и это меня смущало сразу, а теперь нет. Ломоносов тоже начал учиться не с юных лет. Годы мне не мешают. Получил я письмо от Нюры Соловьевой, пишет, что Лыкова ринулась замуж. Об остальном молчит. Меня съедает простое гражданское любопытство: как и что? Только ты можешь не утаивая обо всем написать. Веришь, Катя, я изменился. Я знаю, к тебе был несправедлив. Извини, пожалуйста, если можешь. Сель ави. Я много читаю, слушаю лекции. Но, оказывается, трудно все прочитать. Напиши мне несколько слов. И все забудь. Студент МГУ Павел Гаршиков».
«Вот еще, — озабоченно подумала Катя, понюхала письмо. Она усмехнулась, довольно швырнула письмо в угол сарая: — Вот тебе!»
Катя села на ведро, подумав о Гаршикове, его насмешках над ней, подняла письмо, аккуратно разорвала на мелкие кусочки и положила в карман, обрадовавшись, что хоть так сможет отомстить ему за все обиды.
«Вот так», — с чувством исполненного долга подумала она, направляясь в дом. И весь вечер Катя вспоминала письмо Гаршикова, злорадно и довольно усмехалась так, как будто ей наяву удалось наказать его за прежние проделки.