Иван Николаевич, уж совсем одряхлевший в последние годы, как всегда, сидел на лавке у калитки и ждал ее. При виде Кати он довольно ерзал, однако напускал на лицо недовольство и глядел в сторону.
— Проголодались? — спрашивала Катя. — Дядь Вань, я хотела пораньше, да работы по самые уши.
— Яйцо сырое выпил, после замучила изжога проклятая, — бормотал в ответ Иван Николаевич и уходил на огород. Между огуречными грядами, рядом с чучелом, отпугивающим воробьев и скворцов, стояла маленькая табуреточка, на которой старик любил сидеть. Он умащивался на табуреточке, часами глядел на зелень, на порхающих над цветками насекомых. Порою рядом на грядку садилась Катя. Он ей рассказывал о том, что в Москве у него бессчетное число родственников, знакомых, которые его ждут, не дождутся. Но никогда, сколько она помнит, он не писал писем и ни от кого не получал.
Катя сготовила ужин, позвала старика. Он медленно в доме снял кепку, осторожно потрогал пальцами кончик своего языка.
— Шершавый, — скорбно объявил он. — Одна беда, говорят, не ходит. Пришла беда — отворяй ворота.
Старик подхватил двумя пальцами горячую картофелину, положил ее на ломтик черного хлеба и, сокрушенно вздохнув, откусил.
— Так вот, Катенька Ивановна, скажи мне, этот черный человек, то бишь шоферик, кто он такой?
— Ой, дядь Вань, шоферик он, — весело отвечала Катя, стараясь рассеять все сомнения старика.
— Ты вот, Катенька Ивановна, скажи мне: чего он хочет?
— Ой, дядь Вань! Чего он хочет? Он работает рядом, кирпичи да доски возит на машине. А что ж ему, запрещено заезжать к нам? Он не вор какой.
— Так вот, Катенька, не нравится мне. Как хочешь, дело твое хозяйское. А только…
— А я чё, в него влюбленная? — засмеялась Катя и, подавившись картофелем, закашлялась.
— Тебе он, Катенька, — выждав, когда она перестанет кашлять, внушительно, глухо проговорил старик. — Ты в него влюблена.
— Ой, дядь Вань! Хоть стой, хоть падай. Слава богу, дядь Вань, не маленькая. Мне лет-то вон сколько… Папа в мои-то годы и мама меня имели. Так что, дядь Вань, тревога ваша, ох, как без всякой почвы под собою!
— Гляди, гляди! В том-то и беда, ты не молоденькая. В том-то и беда.
— Да что вы меня пугаете, дядь Вань? — удивилась еще пуще Катя, посерьезнев и пытливо всматриваясь в старика, и, боясь выдать свое волнение, стала передвигать на столе тарелки.
Иван Николаевич ел, как всегда, медленно, нехотя, осторожно пережевывая пищу редкими желтыми зубами, и глаза у него в это самое время тускнели, он уходил в себя, и нельзя было понять, то ли он брезговал пищей, то ли испытывал глубокое наслаждение.