Было лето, сильно грело солнце; степь дышала трудно и жарко. Катя, проводив подруг, торопливо направилась домой, чувствуя, как нахлынула на нее тоска одиночества, как защемило в горле. Через минуту она уже ничего не видела и не слышала, боясь, что вот здесь, посреди улицы, упадет и зарыдает. Домой она не зашла, заторопилась в степь.
«Господи, что ж такое?» — повторяла она, все убыстряя и убыстряя шаг, чувствуя, как с новой силой охватывает ее и опрокидывает щемящее чувство одиночества, напрасно ушедшей жизни, горькой утраты отца, матери, и она, задыхаясь, торопилась в степь, потом побежала, неожиданно завернула на кладбище и, упав возле могилки матери, зашлась в судорожном плаче, обняла могильный холмик. И только теперь поняла: не оттого ей тяжело и не оттого плачет, что подруги уехали, а плачет по матери, ушедшей из жизни тогда, когда она ей больше всего нужна. «Мамочка моя родная, да на кого ж ты меня оставила одну, сиротиночку, на всем белом свете несчастную? Да зачем же я одна живу на этом немилом свете? Да как же я буду без тебя тут?.. Да за что ж на меня такое наказание? Ой, мамочка, как мне без тебя здесь тяжко…»
Катя все забыла, теперь она жила одним горем и плакала, плакала… Потом замерла, словно прислушиваясь, села, повернувшись лицом к городу. Тихо было, ну ни один стебелек не шелохнется от ветерка; густо пахло моренной под солнцем зеленью, и далеко над степью стояло призрачное марево, и в ней самой тоже стало тихо, пусто и уныло, и только жаром зашлось в груди. Она вспомнила, как до войны с отцом ходила в степь, и как он нес ее на руках, и как она смеялась, и та, далекая жизнь нахлынула на нее столь явственно, что Катя не сдержалась и снова зарыдала. «Господи, что ж это такое?.. — повторяла она. — Что ж это такое?..»
— Доченька, родненькая, чего ж ты, миленькая, убиваешься? — спросил женский голос.
Катя, приподняв глаза, увидела старушку, которая держала за руку девочку лет пяти-шести.
— Так, бабушка. Тут у меня мама… лежит… — ответила Катя, встала, отряхнулась и, отворачиваясь, чтобы старушка не увидела ее заплаканного лица, направилась домой.
Старушка с девочкой пошли следом. Вне кладбища Катя подождала их, все еще не освободившись от нахлынувшего на нее, растерянно глядя себе под ноги и покусывая разбухшие, обмякшие губы, и в каждой былинке, в каждой метелке ковыля видя вопрошающий взгляд: «Что ж это такое?» Кате было тяжело, и она то и дело всхлипывала, вытирая слезы и отворачиваясь. Ее все порывало броситься на траву и зареветь, и оттого, что рядом шла старушка с девочкой, а вверху вовсю пели жаворонки, и солнце жаркими своими лучами горячило лицо, а вокруг столько было жизни и света, она успокоилась.