Впоследствии Катя не могла понять, что заставило ее убирать комнату. Им со стариком вполне хватало прежней, вдвое больше этой, с русской печью, перегораживающей ее так, что у них была не одна, а на самом деле две комнаты. Катя на другой день простояла битый час в комнате, оглядываясь, прислушиваясь.
— Вот сюда кровать бы, а вот сюда стол; шифоньер можно поставить вот сюда — и обязательно с зеркалом.
Через неделю Катя затеяла побелку, после которой комната казалась еще просторнее. Часто ее в этой комнате одолевало мучительное желание хозяйничать — переставлять, подметать, что-то делать… Временами ей представлялось, что она не одна. То ей чудилось, как бегает по полу маленькая девочка, как она, Катя, ее мать, глядит на девочку и радуется. В Катиной груди словно звенела какая-то струнка, и этот звон вызывал у нее тоскливое ожидание перемен. Порою она плакала, зажав рот руками, иногда видела, как эта комната убрана красивыми вещами — шкафами зеркальными, столами новыми, стульями, тумбочками на тонких, изогнутых ножках; в углу горит, как у Нинки Лыковой, лампа, а с потолка вместо желтого абажура свисает трехрожковая люстра, смело метнувшая яркий свет во все углы комнаты. Катя видела комнату убранной, чистой, полной всего и разного, в ней ходил ребенок, ее дочь; сидел у окна и курил, — она ощущала так явственно запах табака, что даже чихнула, — ее муж.
Со временем Катя все же перенесла свою кровать в ту комнату, забрала еще кое-какие вещи. Прямо с кровати можно было смотреть во двор. Ночью, вынув раму, она подолгу глядела с кровати в темный провал на далекие звезды и думала о том, как хорошо там, ближе к звездам, где летают спутники, проносятся ракеты, куда устремились космонавты, вслушивалась в каждый незначительный шорох, доносившийся с угла или с улицы. Однажды Катя вылезла из окна во двор, села на лавке, продолжая все так же глядеть на звезды, думать о том же. Была глубокая ночь, но ей не спалось, и, конечно, Катя очень испугалась, услышав недалеко от себя чьи-то шаги.
— Катя, — голос был знакомый, — не бойся. Это я.
— Ой, напугал! Чего ночью расхаживаешь? Откуда ты? — спросила она, узнав шофера.
— Да, где я был? Где? — спросил себя он. — А был я в командировке.
— Молчком убёг — и ну, ни слуху тебе, ни духу, — Катя осеклась, сообразив, что упрекает его в чем-то, а какое она имеет право упрекать? Она отвернулась.
Оба некоторое время молчали, ожидая, кто заговорит первый.
— За цементом ездил. В Омск. Сама знаешь — не ближний свет. Попал под дождь, верхние мешочки мои поплыли. А я тебе, Катенька Зеленая, красавица ты моя злющая, привез подарочек. Возьмешь — обрадуешь, откажешься — обидишь.