— О чем?
— О чем-нибудь. Ой, ну разве не о чем говорить? — спросила Катя, сама не зная, о чем, действительно, ей говорить, но ей хотелось услышать от Юры о том, что он думал, когда не видел ее столько, испытывал ли желание увидеть ее.
Катя резко повернулась к нему. Юра будто ожидал именно этого, жадно прильнул к ее губам, и не успела Катя слова сказать, как почувствовала его руки, сильные и цепкие, у себя на груди, хотела крикнуть, но не смогла, чувствуя с какой-то безнадежной радостью: не вырваться из таких рук.
…А после Катя лежала, отвернувшись, и плакала. Молча плакала. А Юра лежал рядом, глядя на звезды, нарочито громко вздыхал, показывая тем самым, как ему тяжело от ее слез.
Спустя час Кате стало легче. Ей хотелось лежать, свернувшись в комочек, глядеть в небо, вдыхать горький воздух и ни о чем не думать. В ветре, в этих запахах, в тревожно мерцающих звездах чудилась какая-то необходимость, которая будет продолжаться бесконечно, — все так же будет дуть ветер, мерцать звезды, плыть потоками полынные запахи, а человек — чувствовать себя песчинкой среди этой бесконечной степи, звезд и ветра. Человек все видел, все знал, хотя и изменить как будто ничего не мог. И в этой способности все знать и чувствовать было нечто настолько поражающее воображение самого же человека, что ему становилось от всеизвестности, от предстоящего тоскливо.
Катя встала и медленно зашагала прочь. Куда и зачем? Ей было все равно, нужно было только идти. Молча шагать по пожухлой траве, уйдя мыслями и чувствами в себя, глядеть под ноги или вовсе не глядеть никуда, заранее зная, что сколько бы ни смотрел, все равно ничего не увидишь, потому что, кроме травы и далеких огоньков, ничего нет в ночной степи. Потрескивала сухая травка под ногами, это Катя скорее ощущала, чем слышала. Юра шел сзади молча, потом ему молчание надоело, и он зашагал торопливее. Почему она идет так долго? Почему молчит? Он то и дело оглядывался на машину, пока не потерял ее из виду, обеспокоенно оглянулся еще, взял Катю за руку.
— Катенька, а где машина? Ты не видишь? Только что видел свет фарный, а сейчас нету. Где? Может, кто сел в кабину? Где? Не видишь?
Опомнившись, Катя остановилась и только теперь заметила: нигде не видно ни единого огонька. Сколько ни смотри, темно, как в погребе. Только рядом что-то колыхалось, сонно дыша горьким полынным запахом, — это степь, это ее дыхание слышала Катя. И больше не видно ни зги. Катя в первое время испугалась, все мысли сразу в ней исчезли. Она всматривалась в темноту, где, по ее предположениям, должна быть машина.