— Нет, я не стерплю! — закипел с вулканической силой Иван Николаевич, вскакивая с лавки.
— Папаша, кондор — это хищник, самый крупный из птиц, папаша, — примирительно продолжал Юра, однако в нем от слов старика тоже закипала неприязнь к нему, но он всячески старался сдержать ее. — Вот видишь, папаша, эти мои руки? Видишь, они трудовые! Поставь рядом с моими. Видишь, твоих две, а моих половина одной. Видишь?.. Так что кондор, папаша, хищник.
Дядя Ваня невольно глянул на свои руки и поспешно убрал их за спину. Руки у шофера действительно были огромные и, видать, очень сильные, и это Иван Николаевич сразу понял, увидев, помимо желания, мощные, узловатые мышцы, толстые пальцы с въевшимся в них маслом, с черными прожилками мазута, который так-то просто не смоешь, руки, имеющие большую часть жизни дело с железом, маслами.
— Вот, папаша, у альбатроса крылья шириной — три и пять десятых мэ. Мои руки много добра сделали и — зла. Они у мене сами по себе, я за них — ни-ни, не отвечаю, — продолжал Юра с таким спокойствием, которого в себе он сам и не подозревал.
Не подозревала о нем и Катя. Она не смогла усидеть и вышла — ведь этот сумасброд мог бог знает чего натворить! Юра, увидев Катю, вскочил, моментально стащил с себя пальто, шапку, бросил в угол и улыбнулся всем своим лицом — и губами, и глазами. Смахнул ладошкой снег с валенок.
— Вот, видишь, папаша, кондор — это хищник из Южной Америки. Ты ошибся. Да мне нельзя врать, душу выну и на стол положу, заместо свечки пускай светит. Пусть полюбуются люди: это, мол, Гурьянов положил чужую душу за враки. Вон какой Гурьянов! Катя… — Юра пошел навстречу. У Кати щеки покраснели, и она зарделась, чувствуя, как наливается вся — то ли от стыда, то ли еще от чего другого — теплом. Как это бывало в такие минуты, когда приходилось сильно волноваться, она плохо стала видеть сузившимися глазами. — Здравствуй, Катя!
— Здравствуй. Здравствуй. Ты чего воюешь с дядь Ваней? — спросила она и сразу провела его в свою комнату, оставив дверь открытой, чтобы и показать себя полной хозяйкой, и чтобы старики не подумали чего плохого. — Садись. Чего ты такой невзлюбчивый к дядь Ване? Не успел прийти и — на тебе — уж война. Садись. Вот сюда, к печке, а то не прогрелось в комнате. Так. Сиди. Чаю хочешь?
— Ах ты, черт! — спохватился Юра, оглядывая себя в зеркале платяного шкафа. — Ах, черт и дьявол, новый пиджак забыл надеть. Пальто надел, а пиджак забыл, не успел. Пиджак, знаешь, больно красивый, и узкие, модные брючки. У меня их несколько, одним словом, пять пар, и все новые, импортные. Нет, вру, шесть у мене… Не вру. Святое слово, не вру! Не веришь?