— Где вы были вчера после одиннадцати вечера? — задал Иван следующий вопрос.
— Это мое личное дело.
— Во сколько вы вчера покинули театр?
— Не помню. Еще до начала «Кармен». Часов в пять, в шесть.
— Вахтер видел, как вы выходили?
— Спросите у него.
— Снимите рубашку.
— Зачем?
— Вчера в театре кто-то пытался меня убить, и я ранил этого человека куском зеркала.
— Значит, это вы разнесли репетиционный зал, — вздохнул Вольский, — а у нас их и так не хватает…
Он бросил быстрый взгляд на Машу и стал расстегивать пуговицы рубашки, но, хотя он не проронил ни слова, по его двусмысленной усмешке можно было подумать, что он раздевается ради нее.
На мускулистом торсе премьера не обнаружилось ни единой раны, зато на правой руке, пониже локтя, все присутствующие в канцелярии без труда заметили глубокие царапины, судя по их виду, оставленные женскими ногтями. По крайней мере, именно такое у всех создалось впечатление.
— Одевайтесь, — буркнул Опалин. — Может быть, вы все-таки расскажете, где вы были и что делали вчера после одиннадцати?
— И не подумаю, — ответил Вольский спокойно.
В следующее мгновение Антон едва не впечатался в косяк, потому что в дверь мимо него вихрем влетела Ирина Седова. Она была в темно-синем закрытом платье с брошкой на груди, ее волосы были по-балетному расчесаны на прямой пробор и убраны в узел на затылке. Глаза балерины сверкали, палец, украшенный тяжелым кольцом с сапфиром в обрамлении бриллиантов, угрожающе нацелился в сторону Опалина.
— Вы — не помню, как вас там зовут, — не смейте трогать Алексея!
— Ему всего лишь задали вопрос, где он был вчера после одиннадцати вечера, — заметил Опалин, на которого угроза балерины не произвела никакого впечатления.
Ирина обернулась к Вольскому.
— И ты им не сказал? — вырвалось у нее. Премьер поглядел на нее и ничего не ответил.
С видом человека, которого вынуждают признать неприятную для него правду, балерина повернулась к Опалину.
— Он был у меня, у меня, ясно вам? Если кто-то чего-то не говорит, это не значит, что он в чем-то виноват… Это просто значит, что человек порядочный, что он не хочет… не хочет распространяться о своей личной жизни…
Антон покосился на Казачинского и понял, что его товарищ так же мало поверил в заявление Седовой, как он сам. Но что казалось совершенно непостижимым, так это то, что Опалин, которому случалось выводить на чистую воду куда более прожженных лжецов, чем взвинченная балерина, сделал вид, что верит ей.
— И вы готовы подтвердить ваше заявление письменно? — осведомился он.
— Конечно! — не колеблясь ни секунды, ответила Ирина.