Опалин впервые видел Вольского в обычной одежде — если дорогой серый костюм, всем своим видом наводящий на мысли о загранице, и отличного покроя расстегнутое пальто с бобровым воротником можно было назвать обычными. На шее белый шарф, на голове не шапка, а шляпа, и явно тоже заграничная.
— Здравствуйте, Машенька, — молвил Алексей загадочно-небрежным тоном и поцеловал ей руку так естественно, как будто все происходило четверть века назад, а не в государстве победившего пролетариата. От Опалина не укрылось, что Маша смотрела на Вольского как зачарованная и если и сделала слабую попытку отнять руку, то лишь потому, что все, кто в этот момент находились в канцелярии, глазели на нее разинув рты.
— Почему вы уехали из театра, едва мы появились? — требовательно спросил Опалин у премьера.
— Мне должны были позвонить домой, — ответил Алексей.
— Маша, сиди, — проговорил Иван, заметив, что она поднимается, чтобы освободить для бывшего любовника место.
По тому, как сверкнули ее глаза, он тотчас же понял, что совершил промах.
— Я тебе что, собака, что ли? — сердито прошипела Маша. Она воинственно тряхнула головой и, стуча каблучками, проследовала к выходу.
Вольский сел на ее место, снял шляпу и положил ее на край стола. Без театрального грима, без костюма сказочного принца это был просто яркий блондин тридцати с небольшим лет, с правильными чертами лица и глазами, полными усталости. Опалин прежде видел такое выражение у людей, которые взвалили на себя непосильное бремя, и невольно задался вопросом, что же могло тяготить его собеседника. Он был знаменит, хорош собой, явно не нуждался в деньгах и исполнял главные партии в лучшем театре страны. Баловень судьбы, да и только.
— Скажите, почему вы пошли в балет? — внезапно спросил Опалин.
Вблизи было заметно, что кожа у Вольского попорчена гримом и возле глаз уже наметились ранние морщинки. Блондины стареют рано, после тридцати они словно начинают тускнеть, и когда свежесть юности уходит окончательно, исчезает и все их очарование. Опалин подумал, что еще года три-четыре, и Вольский превратится в ничем не примечательного гражданина, каких много. Но пока — пока время было еще на стороне премьера, и именно к нему оказались прикованными взгляды всех присутствующих женщин.
Услышав вопрос, Алексей усмехнулся.
— Я никогда не хотел танцевать, — объявил он, откидываясь на спинку стула. — Но мне сказали, что в училище будут уроки фехтования, а я хотел сражаться на шпагах… и все такое. Так я и попал в балет.
— Значит, насчет уроков вас обманули?
— Нет, почему же? Мальчики в балете учатся фехтованию. Оно замечательно развивает координацию. Как мы мирно беседуем, а? — неожиданно добавил Алексей, и глаза его сверкнули. — И не скажешь, что вы подозреваете меня в убийстве… даже, кажется, в двух.