— И что у нас теперь есть?
Намоно взяла белый пакет с помощью и вложила его в руки дочери. С заговорщицкой улыбкой Ноно придвинулась ближе.
— Может, пойдешь разузнаешь, а потом расскажешь мне?
Нами тоже улыбнулась и вприпрыжку ускакала на кухню, как будто фильтры для воды и быстрорастущий овес — невероятно ценные подарки. Бурный энтузиазм девочки отчасти был непритворным, отчасти предназначался для убеждения матерей, что с ней всё в порядке и не надо беспокоиться. Часть их силы, даже все их силы, проистекали из желания защитить друг друга. Ноно не знала, становится ли от этого лучше или хуже.
В спальне на подушках лежала Анна, рядом валялся зачитанный пухлый томик Толстого. «Война и мир». Лицо Анны посерело и как-то вытянулось. Ноно осторожно села рядом и положила руку на обнаженное правое бедро жены чуть повыше раздробленного колена. Жар больше не чувствовался, да и барабанно-натянутой припухлости тоже нет. Хороший знак.
— Сегодня небо стало голубым, — произнесла Ноно, — ночью могут быть видны звезды.
Анна улыбнулась широкой русской улыбкой, одна из тех черт, что перешла к Нами.
— Значит, хорошо. Какое-то улучшение.
— Бог знает, что из этого выйдет, — вздохнула Намоно, тут же пожалев о прозвучавшем в голосе унынии, и попыталась смягчить свои слова, взяв Анну за руку. — Ты тоже выглядишь лучше.
— Сегодня нет температуры.
— Вообще?
— Ну, совсем чуть-чуть.
— Много кто заходил? — спросила Ноно, пытаясь говорить бодро.
После ранения Анны прихожане устроили целое столпотворение, принося подарки и предлагая помощь, и у Анны просто не было времени отдохнуть. Намоно решительно этому воспротивилась и отослала всех прочь. Анна не стала возражать: она думала, что этим сбережет своей пастве припасы, столь нужные им самим.
— Амири заходил, — продолжила Анна.
— Правда? И чего же хотел мой кузен?
— Завтра мы хотим помолиться, взявшись за руки. Человек десять, не больше. Нами помогла расчистить гостиную. Знаю, нужно было сначала спросить тебя, но...
Анна кивнула на свою раздутую опухшую ногу, как будто неспособность стоять за кафедрой проповедника — это худшее, что с ней произошло. А может, так и есть.
— Если ты выдержишь...
— Прости.
— Я прощаю тебя. Снова. Всегда.
— Ты очень добра ко мне, Ноно. — И тише, чтобы Нами не услышала, она добавила: — Была тревога, пока ты отсутствовала.
У Намоно похолодело в груди.
— Где же еще ударит...
— Не ударит. Перехватили. Но...
Наступило молчание. Еще один. Еще один камень, сброшенный в гравитационный колодец на хрупкие останки Земли.
— Я не говорила Нами, — сказала Анна, как будто попытка уберечь их ребенка от страха — еще один грех, требующий прощения.