Усталые от блеска мишуры,
Припомнить поцелуй в прохладе сада,
Как запах мандаринной кожуры.
— Как запах мандаринной кожуры. — Тралмастер вздохнул, и добавил с чувством, — ей очень этот романс нравился.
Гром улыбнулся:
— А ты, Витёк, нравился ей?
— Наверно, нравился. Только не нравилось, что я в море хожу. Надолго. Я, говорит она мне, долго ждать не смогу. Такая девочка.
— Это совсем ни о чём не говорит.
Все повернули головы: говорил новенький. Он бодро сидел в своей клетке и так говорил, будто всегда был рядом. А голос у него — совсем мальчишеский, чистый:
— Когда женщина любит, в ней такие чувства и силы бурлят, что мир меняется в её пользу. Как шторм на море бушует-бушует, а солнце придёт — всех помирит и успокоит: и ветер успокоит, и волну пригреет. Солнце — как счастье.
— Счастье — никого не обходит, но приходит незаметно и просто, как приходит солнце, — сказал капитан свою коронную фразу. — Потому что день — светлее вечности. И это не зависит от места — в океане ты или на берегу. В этом смысле, не морская профессия, а простые слова: друг, мама, любовь — это нерв нашей жизни. А верность слову — и есть возвращение. Трудное и незаметное. В этом — наши берега и волны…
Гром подхватил тему:
— Вот — морские слова, капитан! А ты кто, молодой?
— Я третий помощник с траулера «Альпинист». Меня с палубы смыло волной ночью, а я на рыбацкую плавающую сеть попал. Такую связку «куклой» рыбаки называют. Меня корейцы подобрали утром.
— Везунчик! Опять про сеть и опять везучий! Так ты настоящий моряк, молодой?!
— Нет. До настоящего мне далеко ещё. Но я стараюсь. А так я — поэт. Я море люблю и стихи. Меня шаман местный вчера в дом привёз ночью и сказал, чтобы я стихи читал до утра, не останавливаясь. Как молитву. Я читал. Там — за ширмой больная лежала. Плакала. Когда я читать начал — притихла. Руку мне гладила. Африканочка. Из-за занавесочки. Руку просунула — горячая, тонкая, пальцы дрожат и за меня цепляются, как за жизнь. Никогда я не думал, что пальцы могут быть такими понятными, как слова, и такими чувствительными. Мне кажется сейчас, когда вспоминаю, что мы пальцами с ней разговаривали. Она мне рассказывала о своих снах. О птицах, розовых и белых. О песке на берегу океана…
Там лежал большой чёрный кит. И много-много людей шли к нему, отрезали кусочки мяса и сосали, будто пили чужую жизнь как лекарство. Как свежую кровь. Другие, окрепшие, резали ломтики китового мяса и раскладывали на камнях и траве, подставляя солнцу. И солнце мгновенно опаляло лучами, золотило, наполняло теплом и энергией. Моя девочка гладила мои руки. А все моё тело, шея, губы, открытая грудь — все трепетало и рвалось. Я чувствовал себя китом, лежащим на горячем песке. Это меня — разрезали и рвали, трогали и целовали, кусали, нашёптывали мне слова и молитвы. Потом пришла ночь. Горели костры. Летали искры и звёзды. Люди медленно раскачивались на песке, вставали, шли, пританцовывая, нащупывая друг друга, будто выбирая по душе и по силам. Стояли, будто обнюхивая друг друга, или — нашептывая слова. Целуя и подставляя губы. Размахивая руками, будто пытаясь взлететь. Извивая и перегибая тела свои, удлиняясь или сокращаясь, как тени, падали на песок. И песок скрипел под телами и вздохами. Песок утрамбовывался спинами и локтями, пятками и ударами ладоней. Будто там шла борьба. С болезнью и страхом. С пустотой и одиночеством. С любовью. Со смертью. С голодом жадной жизни. А потом захотелось пить. Ужасно хотелось пить. Ручей оказался рядом. Влага текла по губам, омывала шею и капала на грудь. И руки лежали в воде неподвижно, а вода холодила пальцы. Вода наполняла губы. Девочка целовала мне шею. А утром затихла…