Поэтому был он от внутреннего воздуха души до скованного мышцами тела в меру закомплексован и романтически возвышен. То и другое старательно скрывал. «Жил тайной жизнью вечно юных сил» — мог сам себя, с иронией, пришпорить и охладить: «Дурачок ты, морячок, — съешь от сладкого лучок…»
Из такси Быстров выскочил бодренько, с видом «бравого штурманца после берега и рандеву». Вошел в проходную порта и вздохнул с облегчением: часы над головой охранника показывали два часа тридцать пять минут. «Часы идут — жизнь продолжается!», — подстегнул он мысленно своего покровителя на небесах и почти весело, «от коньячка и скрипки ресторанной», прошёл между сонными охранниками, вяло на него глянувшими. Видно, им всё надоело.
— Спокойной вахты, ребята! — подбодрил он их, отщипнув от своего удовольствия, но они, очевидно, ожидали другого:
— Пивка — нет?
— Нет, ребята-демократы… Только чай… — ответил он фразой из песни своего поколения. Но они этих песен не знали, а значит, и слов не расслышали. Прошёл он меж ними, как подводная лодка меж двух континентов — почти не замечен.
Дорогу от причала до проходной он хорошо запомнил, когда вечером уходил в город. Судно поставили у нового терминала, строительные работы на котором ещё продолжались. Там рылся экскаватор, ломая бетон, укладывали трубы в глубокую траншею. Всю эту стройплощадку приходилось обходить довольно далеко. Что ему тогда не понравилось. Как у любого штурмана, кроме таймера работал в мозгу и некий компас: чем я не птица, которая знает путь к своему гнезду? Чем я не кот, который на нюх определит, сколько шагов до стакана сметаны? Чем я не моряк, если не выйду на трап моего морского дома кратчайшим курсом?
«Нормальные герои — всегда идут в обход, а мы — и в океане — найдем, дружище, брод!» — переориентировал он себя мысленно, и направил стопы на воображаемый край стройплощадки.
«Ноль два сорок пять!» — отсчитывали мозговые часы и торопили шаг: «Раз, два!»
Белая стрела причала, внизу, за бордюром ступеней, казалась совсем близкой и почти игрушечной. — «Ноль два сорок шесть! Ррраз, два!» — Дорожки и лестницы фонарей сразу пропали, как только шагнул через бордюр в сторону и невольно ускорил шаг, подчиняясь законам всемирного тяготения: «Полёт проходит нормально…», — прокомментировал внутренний голос-гад: «Сам пошёл — сам теперь падай!».
Снег оказался холодным и острым — ладонь обожгло миллионами льдистых осколков, а зрачки, как у кошки, расширились и заметили тысячу подробностей, которые мгновенно охладили пыл, поставили на место и успокоили: «Склон не отвесный, а в меру пологий. Редкие кусты — мягкие. Скольжение телом — ровное. Ускорения — не наблюдается. Стоп — приехали!» Место, на котором приехал, стало одновременно горячим от трения и стыло ледяной корочкой, точь в точь окорочок из холодильника. Он потёр его с тыла, приподняв край куртки. «Стало! Стыло! С тыла…» — попытался себя развеселить. Первым делом, как всякий мужик, огляделся — никто его «скольжения снежинкой» не видел. Хорошо! Вторым делом — поднялся и отряхнулся от снега: «Порядок! Кости у Кости как крепкие трости!» Третье было пустяшным вопросом: «Продолжим?» — Внутренний голос скомандовал: «Команда — подъём! Офицеры — вперёд!» — и сделал следующий шаг: в сторону света фонарей на причале — он был теперь на их уровне и белое поле впереди — ровным, как стол. Глянул вверх, откуда падал желтовато далекий свет тротуара и лестницы: «Высоко! — мелькнуло признание всей глубины падения. — Дуракам и пьяницам — везёт!», — вспомнил аксиому морской практики.