— Эта мама не понимает по-русски. А та — умерла.
— Прости. Я не знал.
Он улыбнулся в ответ:
— Всё хорошо.
— Как она поняла, что я говорил о доме?
— Там, — он поднял глаза к небу — всё понимают и слышат. Так у вас говорят? И у нас — так. Помнишь, ты рассказывал мне про Кольку, как вы слушали разговоры и крики ласточек под вашей крышей, и Колька переводил тебе:
— Ты принесла мне червячка в клювике?.. У тебя есть счастье, мама?..
— А один птенчик высунулся из гнезда и полетел, тормашками-крылышками барабаня по воздуху, пока, вдруг, засмеялся и полетел, — продолжил я слова друга.
— Ага! И было от этого счастье.
Об этом остались у меня воспоминания — два вязаных мамой носочка.
Было далеко за полночь. Город спал. Порт шевелил стрелой одиноко работающего крана. Море было скованно льдом. Город, порт и замёрзшее море засыпал снег. Одна заплутавшая в небе снежинка струилась по воздуху лёгкой звёздой и искала — куда ей упасть. С высокой набережной было хорошо видно белое поле с огнями судов, пушисто морозное небо с луною, над луною — корона из инея.
Зима. Ночь. Романтическое свидание — не совсем романтическое — закончилось. Надо было торопиться на вахту…
Константина Быстрова, моряка и поэта, не покидало ощущение, что он опять переживает прилив сил и фантазий. Ему снова казалось, что он уже был здесь, в этом городе с русской историей, финским прошлым и скандинавскими скалами. Балтийские сосны, похожие на гигантов с распахнутыми лапами ветвей, шелестели, вечным шёпотом хвои и воздуха — шшшш… шшшш… Шёпот плотный и жадный, как поцелуй на ветру. Всё это было и было, и нравилось, прежде. Будто здесь твои корни, твои прежние смерти. Радостное и тревожное просыпание после долгой болезни. Когда трудно понять — где ты, откуда, но так хочется жить снова.
А в том, что в нём было это таинственное «прежде», питавшее любовь и надежды, как влага подпитывает корни, он никогда не сомневался.
Сегодняшний выход в город, первый после возвращения из Атлантики, как любое возвращение с моря, прибавлял энергии, добавил эмоций, пробуждал нежный нерв ожиданий: сегодня? случится? а вдруг?.. Все правильно, тысячи жизней проживает моряк и готов кричать им и смеяться, как ребёнок в минуту рождения.
По морской привычке «мысленно», как на вахте, Быстров чувствовал трепетный таймер внутри себя — это сердце отсчитывало его счастливую жизнь: ноль два часа тридцать три минуты… ноль два тридцать четыре… Этот таймер не позволял ему нервно расслабиться, глупо напиться, забыться приятным сном и — не дай бог! — опоздать на морскую вахту.