Никто.
Никогда.
Поспешно шагнула к кровати, пальцы почти не дрожали, когда я развязывала пояс.
— На лацианских карнавалах многие носят маски без креплений, — он шагнул следом.
— Неужели? И как же им это удается?
Может быть и не дрожали, но пояс развязываться не хотел. Об этом я пожалела в ту же минуту, как руки Ормана накрыли мои и мягко развели в стороны.
— Я помогу.
Пальцы едва скользнули по затянутому узлу, и он просто разомкнулся сам собой, словно подчиняясь его немому приказу.
— Удается по-разному, — заметил Орман, положив ладони мне на плечи и мягко стягивая халат.
Я выскользнула из него, как горошина из стручка, и тут же обхватила себя руками.
Бессмысленно, но ничего поделать с собой не могла.
— Лацианские карнавалы — это не только праздники и представления, это своеобразная игра. Каждый играет в нее так, как пожелает. Есть маски, которые держат наряды: лишишься шляпы или высокого воротника — лишишься маски. А есть такие, которые женщины держат губами…
Он сделал акцент на последнее слово, воскрешая мои недавние мысли.
— Как же они разговаривают? — тихо спросила я.
Чтобы не выдать сбившееся дыхание.
— Никак. Пока им не разрешат. — Орман обошел меня и направился к мольберту. — Ложись, Шарлотта.
Я обернулась: он невозмутимо раскладывал палитру, даже не смотрел в мою сторону.
— Что, веревок не будет? — вырвалось у меня.
— А тебе хочется?
Он бросил на меня такой взгляд (небрежной лаской огладивший лицо, обнаженную спину и ягодицы), что мне мигом расхотелось разговаривать. Не только разговаривать, но и дышать: мне казалось, что я делаю это слишком громко. В его присутствии я все делаю слишком громко. Даже думаю.
Без веревок было немногим, но все же спокойнее. Я больше не чувствовала себя марионеткой, которую ниточки превращают в непристойную усладу для чьих-то глаз. Только вот эти глаза были ничуть не лучше веревок: касаясь моего обнаженного тела взглядом, Орман разжигал на коже костры, погасить которые было не так-то просто.
Чтобы избавиться от этого дикого чувства, уставилась на подвязанный балдахин. Балдахин себе как балдахин, но он ни с того ни с сего напомнил мне похожий, только воздушно-кремовый, в спальне подруги. То есть теперь уже наверное бывшей подруги. Воспоминание о Лине, метнувшейся к выходу из библиотеки, о ее словах, впилось в сердце ржавой иглой. Наверное, если бы она не сбежала, все могло бы получиться иначе.
Совсем недавно я представляла, как мы будем болтать обо всем, пока нам делают прически и помогают одеваться (подумать только, мне, совсем как леди!). Представляла, как войду в бальную залу, в самом настоящем бальном платье. Как Лина с Ричардом откроют бал, и как они его продолжат (помолвка и свадьба — единственная возможность танцевать вместе более пяти танцев, чтобы это не сочли непристойным), как пары будут кружиться под звуки вальса или мельтешить в неугомонной кантрели…