— Так ведь план!..
Произошло же вот что.
С утра мастер записал Панчихину задание на сварку конструкции «с повышенным требованием». Ему предстояло приварить листовые детали к литью. Вся конструкция «висела» именно на этом литье, и поэтому технолог дал ручную сварку. Дело в том, что в литье могли быть незамеченные дефекты, сварка полуавтоматом могла увеличить их количество.
Но Панчихин-то отлично знал, что производительность сварочного полуавтомата на двадцать пять, а то и тридцать процентов выше ручной. Вот и дал для скорости «проход» полуавтоматом, а сверху покрыл ручной — авось проскочит.
Из БТК сразу сообщили начальнику цеха о браке. Скрыть или замять эту историю стало уже невозможным. Вздыхая и морщась, как от зубной боли, Шурочка вывела возле фамилии Панчихина «южную ночь»… Он стоял рядом — руки в карманах, сигаретка на губе, будто бы ничего особенного не произошло. Ну, хотел побыстрей. Да еще не известно, может, выдержит конструкция, чего ж тут «южную»-то малевать?
— Ты не слыхала, что день грядущий мне готовит? — спросил он у Шурочки, которая всегда слыхала и знала все.
— Вычтут двадцать пять процентов по итогам полугодия, — ответила Шурочка. — И еще эти пацаны из «прожектора» сейчас на тебя «молнию» малюют. Пойди, погляди на антресолях.
Антресолями в цехе называли участок аргоно-дуговой сварки. Там комсомольцы отвоевали для себя закуток, отгородили его фанерой, поставили стол и стулья. В закутке обычно делали цеховую стенгазету и «молнии».
— Двадцать пять процентов — это четыре красненьких, не меньше. Ничего, переживем. А «молния» — чепуха, пусть потешатся.
Все-таки он не выдержал, полез на «антресоли», в закуток, где сейчас выпускалась «молния».
В закутке было двое: Соколов и Козлов. Они обернулись, когда отодвинулась фанерная дверь и Панчихин встал, обеими руками опершись о косяки; фанера начала потрескивать.
— Студия художественного слова здесь? — спросил Панчихин. — Можно полюбоваться? Так сказать, самому герою дня.
— Повесим — увидишь, — сказал Соколов.
— Да ну! — деланно удивился Панчихин. — Ты, товарищ редактор, уж сделай божескую милость, допусти, пожалуйста. А кто рисует-то, кто рисует! Уголовничек! Исправляемся понемножку?
Козлов так и застыл с «плакатным» пером в руке.
Как ему не хотелось идти и писать эту «молнию»! Но Соколов разозлился на него. В конце концов, сколько будем талдычить одно и то же? Или опять в кусты? Так вот, это мое тебе общественное поручение.
Козлов покорно поплелся за ним на «антресоли», и вот — Панчихин: «Уголовничек! Исправляемся понемножку?».