«Здравствуйте, я ваше тихо забытое детство» —
вдруг спотыкаясь об улицу, чувствуешь камень.
Ждет в животе, гладкий, голенький, ростом
с детское сердце, которое хочет к маме.
Виснет и говорит: «Знаете, просто
люблю я письма писать тем, кого бросило,
и признаваться в вечной любви и памяти,
падать внутри толстыми каплями осени,
лиственной горькой мякотью».
Иногда зажигается четко: «поехать в прошлое»
к кому-нибудь, с кем это прошлое было общее,
стать на пороге нечаянным и непрошеным,
запнуться, недоговорив: «Привет, ничего, что я…»
И вот она, кухня. Чайник железный, тот же.
Мерзнет с той стороны тоненькое окошко…
Беличий мех чуткого воображения
горло щекочет перышками ножей.
Помнишь, когда-то: делим сырой сумрак,
мир тонок, утро в окно, Рождество.
Часто рисую — очень этюд простой,
много на кисточки пущено беличьих шкурок.
И тем драгоценней, чем тяжелее осенние эти капли,
чем дальше лица
и чем символичней
становится новый смысл
когда-то нечаянных фраз.
Я теперь окажусь перед дверью твоей вряд ли.
Но столько раз:
…а чай остывал бы под крохотный ток часов
и я не сказала б ни слова, ну разве что:
«Видишь, как оно все» —
тем, прошлым голосом,
которого нет уже.
А ты бы сказал, что окно не заклеено
и я теперь простужусь.
Дорожу тобой, дорожу,
вспоминаю тебя бережно.
Видишь, как оно все.
Спотыкаюсь об улицу, продолжаю идти домой.
Дома выключен свет,
фотографий на стенах нет,
за окном незаметно вырос еще один дом
там, где был горизонт столько лет.