— Еще секундочку, — просила она.
— Хорошо, — отозвался он.
Тишина. Шаги удалились, вернулись. Дверь открылась. И свет, который она выпустила, был как бы клином: туманная, мучительная дымка, замутнявшая его чувства, вздрогнула и расступилась, цвет и контур, звук и запах вернулись к вещам.
— Мама!
— Я не хотела держать тебя за дверью, — она была босая. Ее выцветший желтый халат, потемневший от воды, прилип к груди и бедрам. — Но я торопилась как только могла. — С блестящих темных волос вода все еще стекала на полотенце вокруг шеи. Обычная бледность и гладкость ее шеи и лица светилась сквозь капли воды. — Что ты так смотришь? — она улыбнулась, плотнее запахнула халат и закрыла дверь.
— Это не важно, что я ждал, — он улыбнулся вслед за ней. Он чувствовал, как его смятенье постепенно сменяется покоем.
— Но ты набросился на дверь с таким бешенством, — засмеялась она. И прижав мокрые волосы к груди, она нагнулась и поцеловала его. Теплая, слегка пахнущая мылом влажность ее тела, невыразимо сладкая.
— Я так рада, что ты вернулся.
...Где отец? Дверь спальни была открыта. Никто нс лежал на кровати. Никого. Какая радость!
— Ты вся мокрая! — захихикал он вдруг, — и пол тоже!
— Да. Надо вытереть, — она подхватила мокрые волосы полотенцем. — Половина воды на полу. Я прямо кубарем выскочила из раковины. Не знаю, почему я так боюсь за тебя? — Она погрузила руку в раковину и вытащила пробку. Вода зашипела и забурлила. На фоне окна вырисовывались туманные контуры ее тела. Сквозь желтый халат на бедре и колене просвечивало розовое.
— Ну что, много ты увидел, катаясь на повозке?
Он резко мотнул головой.
— Нет? — ее улыбка угасла. — Почему такой поникший вид?
— Я ненавижу! Ненавижу! — это было все, что он мог сказать, не расплакавшись.
— Почему? — она посмотрела на него с удивлением. — Что случилось?
— Ничего. — (Нельзя говорить. Нельзя!) — Не понравилось, и все.
— Робкое сердечко! Я знаю. Но завтра ты не поедешь. Даже если этот молочник не поправится, кто-нибудь другой поедет.
— Никогда?
— Что никогда? Не поедешь?
— Да.
— Да, никогда, — она села, завернув полотенце смешным тюрбаном на голове. — Иди сюда.
Он неуверенно улыбнулся и подошел к ней. — Ты смешная.
— Да? — она посадила его на колени. Было так приятно прижиматься к ее груди, что заглохли все обиды. — Тебе не нравится быть молочником?
— Нет.
— И даже помогать молочнику?
— Нет.
— А кем бы ты хотел быть?
— Не знаю.
Она засмеялась. Как приятен этот звук.
— Сегодня утром в мясной лавке одна женщина сказала, что ее сын хочет быть великим врачом. "Благословенна твоя жизнь", — подумала я. "А сколько лет твоему сыну", — спросил мясник. Она сказала: "Семь". И мясник промахнулся, разрубая большую кость. А ты кем хочешь? Тебе уже восемь, а ты еще не сказал мне. Но с повозкой ты больше не поедешь. Хочешь молока? Хочешь сдобные пирожки? — Она потерлась влажной бровью об его губы. — С изюмом?