Давид торопился к деревянным ступенькам.
— Смотри, Иц, он плачет!
— Да, а мне сейчас идти!
— За что он тебя ударил? Эй!
— Эй, что случилось?
Коридор наполнился их криками. Давид выбежал на улицу. Дико взглянув на дорогу к дому, он бросился в противоположную сторону.
Спустя некоторое время ребе Идл, проклиная этот несчастный день, стоял перед дверью квартиры Шерлов в ярком пятне света, падающем из окна в крыше. Он постучал.
— О! Давид! Давид! Это ты? — отозвался голос, наполненный бесконечной тревогой, — разве закрыто? Я ждала...
— Это я — реб Идл Панковер, — сказал ребе, открывая дверь.
— Мороженого на пенни, миссис! Мороженого на пенни, миссис!
Мрачный малыш шести лет стучал по мраморному прилавку своим медяком.
— На пенни мороженого, миссис!
Но ни длинноносый, кусающий свои усы хозяин лавки, ни его рыжая жена с выпученными глазами, ни их прыщавая, испуганная дочка не двигались с места.
В лавку вошел еще один ребенок.
— Дай лизнуть, Мотке?
— Они даже мне не дают! — Мотке повернулся к товарищу с обиженным видом.
— Тогда пошли к Салли. А?
— Ну-у! — заворчал хозяин на идиш: — Ты ему дашь, или он будет орать здесь целый вечер.
— Яйца с перцем, вот что я ему дам! — Она вызывающе скрестила руки на груди (малыш еще больше обиделся). — А ты что, не можешь? Или ты сдох?
— Нет! — Его маленькая, брюзгливая челюсть выдвинулась вперед, насколько позволяли зубы, — пусть вся лавка сгорит до основания! Нет!
— Чтобы ты сгорел вместе с лавкой! — Она плюнула на него. — Нужен ты мне с твоим грошовым бизнесом! Оседлал меня этой лавкой, ничего себе муженек! Полли, иди, отпусти ему.
Мрачно выпятив губы, Полли подняла ржавую крышку банки, плавающей в полурастаявшем льду, наложила бледно-желтую, дымящуюся, заледенелую массу в бумажный стаканчик и вручила мальчику. Дети ушли. Мать злобно посмотрела на девочку.
— Нужно тебе было говорить ему, а? Вонючая писюха! Предупреждала тебя!
— Ты мне не мать, — проворчала Полли по-английски.
— Сейчас ты у меня получишь! — Мачеха сняла руки с груди. — Думаешь, тебе все сойдет, если твой отец здесь?
— Оставь ее! — негодующе вмешался муж, — может, ты думаешь, что она врет? Если бы это была твоя плоть и кровь, ты бы следила за ними. Ты бы не сидела здесь на своей жирной заднице, когда этот подонок мучил мою бедную дочь.
— Чтоб ты был козлом отпущения для собак! — Ее голос поднялся до бьющего по ушам, злого крика. — И для крыс! И для змей! Могу я следить за всем? Лавка! Покупатели! Поставщики! Кухня! Да еще твои вонючие дочки! Тебе не достаточно убивать меня этой лавкой, ты еще наградил мой живот своим семенем — вот! — Она подняла измазанный шоколадом передник, будто хотела бросить его в мужа. — И плюс ко всему ты просишь меня следить за этими грязными лентяйками! Если они не хотят меня даже слушаться, как я могу за ними следить? Что они, недостаточно взрослые? Или они мало знают? И та, что притворяется, что плачет на кухне, — двенадцатилетняя девка! Чтоб она там удавилась! А ты — ты даже не заслуживаешь, чтобы земля покрыла тебя! И еще говорит мне — следить за ними! И если хочешь очень знать, так ты сейчас перестанешь верещать и пойдешь на кухню есть свой ужин. — Она замолкла, задыхаясь.