Пищог сожгли в холодных синих мартовских сумерках, завалив целой кучей щепок, торфа, сухого дрока и соломы. Пламя ярко пылало в морозном плотном воздухе, и середина его была фиолетовой. Значит, самые козни это и есть, думала Мэри. Со странным чувством наблюдала она, как лижут языки пламени кровавое гнездо, в то время как священник уже садился на своего осла, а люди продолжали стоять над костром, точно часовые. В голове вертелись неприятные, трудные вопросы: «Кто сплел это соломенное гнездо? Что за дьявольщину он замыслил?»
Гнилостный запах преследовал Мэри еще долгое время после того, как погас костер и люди побрели по домам, ежась от вечернего холода, с закоченевшими руками и ногами. Никакая святая вода, которой брызгал священник, не смогла вытравить зловония мерзкой, разлагающейся кровавой каши; он словно въелся в кожу и держался на волосах, уже когда девушка вернулась в хижину к Норе.
Этим вечером возле лачуги Нэнс Роух собрались мужчины — они были пьяны и размахивали ясеневыми палками. Нэнс слышала, как они подходят, как ломятся сквозь подлесок, круша папоротник. Взглянув в щель своей прутяной двери, она увидела шагавшего первым Шона Линча. Он шел пошатываясь, затем остановился и расстегнул штаны. Под одобрительный гогот спутников он принялся мочиться на стену бохана.
Затем раздался звон битой посуды — это один из мужчин швырнул кувшин с потином в ствол дуба.
— Ты, сука черная! — вдруг рявкнул Шон, брызгая слюной. Остальные даже притихли, оторопев от ярости, с какой это было сказано.
Приникнув к дверной щели, Нэнс смогла рассмотреть мужчин — их было пятеро, и стояли они ярдах в десяти, не дальше. Лица их блестели от пота и выпивки.
Шон Линч покачнулся, его повело в сторону, когда, неуверенно взмахнув палкой, он выкрикнул опять:
— Ты, сука черная, Нэнс Роух, убирайся к дьяволу, там тебе место!
Повисло молчание. Нэнс затаила дыхание. Сердце ее билось тяжко, как у заживо погребенной.
Мужчины стояли не двигаясь, к ней лицом, и казалось, это не кончится никогда. Нэнс знала, что в темноте они не видят, как блестят в щели ее глаза, но ей чудилось, что каждый из них смотрит прямо на нее. Пять лиц, полных ярости и злобной силы. Каждое — огненная стена ярости.
После этой осады, длившейся, как показалось ей, целый час, мужчины наконец развернулись и нетвердой походкой двинулись назад, к дороге, на ходу перекидываясь словами.
Когда их поглотила тьма и единственными звуками остались лишь свист ветра в ветвях деревьев и легкий, еле слышный шум реки, насмерть напуганная Нэнс сползла, задыхаясь, по стене на пол. Ее била неостановимая дрожь.