Напротив кортов дом известный, а в нём супруги с дочерьми живут — их быт мелкопоместный в духовной жажде и телесной порою нарушаем мы.
Владимир Гандельсман
Дом в Энгелвуде служил нам верным пристанищем в течение двадцати лет. Десятки наших друзей находили ночлег и гостеприимство под его крышей, сотни авторов и читателей «Эрмитажа» побывали за накрытыми столами, расставленными в саду, поднимали бокалы, желая «мира и процветания дому сему». Однажды, в подпитии, я даже самоуверенно заявил, что покину любимое жилище только ногами вперёд. Однако ветры финансовой непогоды всё крепчали, и стоимость жизни вблизи «Большого яблока» Нью-Йорка росла неумолимо. Мы с Мариной оба работали не сбавляя темпа, но на седьмом десятке силы были уже не те, продолжать гонку было всё труднее. Пришлось задуматься о переезде.
Вопрос «куда?» даже не возникал. Конечно, поближе к дочери Лене и её семейству. Навещая их в пенсильванской глубинке, мы успели полюбить бескрайние зелёные холмы, расступающиеся перед урчащим автомобилем, белые шпили деревенских церквей, задумчивых лошадок в просторных загонах, парадные шествия цветущих яблонь по весне. Нам несказанно повезло с зятем: муж Лены, Гриша Эйдинов, оказался таким своим, будто рос вместе с нею в гуще нашей компании на берегах реки Великой. Наши семейные встречи и застолья всегда были окрашены радостным оживлением, а если ещё, оторвавшись от своих игр, появлялся внук Андрюша и удостаивал внимания, садясь дедушке или бабушке на колени, сердца «гранпа и гранма» таяли от нежности.
Жалко ли было расставаться с Нью-Йорком?
Мне — ничуть.
За двадцать лет я так и не сумел полюбить этот город. Он казался мне ослеплённым собственной многоэтажностью. За вздымающимися стенами небоскрёбов людям было уже невозможно разглядеть простые чудеса Творения, хотя они мелькали тут же, рядом — цветочками на уличных клумбах, чайками на Гудзоне, блеском прудов в Центральном парке. Культ успеха пронизывал воздух и души. И если ты не имел квартиры на Пятой авеню, не посылал детей в Стайвессон и Джулиард, не состоял членом закрытого клуба, не носил на запястье золотой «ролекс», ты обязан был считать себя несчастнейшим человеком и прилагать все силы к тому, чтобы изменить эту невыносимую ситуацию.