На тихой лужайке, как гиацинт, ах, локон твой.
Набухшее облако как покров обоих солнц.
По солнцу щеки завесой скользит, ах, локон твой.
Пушистое войско на алых щеках восстало вновь.
В предчувствье беды от страха дрожит, ах, локон твой.
Спасает красавиц с щеками роз от стылых гроз.
Так лишь от ветра тебя сторожит, ах, локон твой.
Ты думал, что всё, что есть на земле, в руках Резми,
Но клад красоты драконом хранит, ах, локон твой.
[432]Двух поэтов, дядю и племянника, связывало не только литературное призвание. Обладательницей прославленного в стихах локона являлась Хан-Заде-ханым, родная дочь Газайи, которой Резми приходился мужем.[433] Как и ее брат Саадет Герай,[434] Хан-Заде унаследовала отцовский поэтический дар. Стихотворения Хан-Заде не дошли до наших дней, но старая крымскотатарская хроника сохранила эпизод, что запечатлел ее острый ум, достойный принцессы.
Однажды, читая вслух Коран в присутствии жены, Бахадыр Герай дошел до строк: «…женитесь на тех, что приятны вам, женщинах — и двух, и трех, и четырех…». Тут он прервал чтение и, видимо, возвращаясь к некоей шедшей между обоими дискуссии, взглянул на супругу и спросил ее:
— Поняли ли вы смысл священного текста?
— Да, мой падишах! — ответила Хан-Заде, — Но я, ваша рабыня, утешаю свое удрученное сердце последующими словами: «…а если боитесь, что не будете справедливы, то — на одной».[435]
Новая жизнь на ханском престоле представляла собой заметный контраст в сравнении с тем скромным, но безмятежным существованием, что вел до сей поры Бахадыр Герай в кругу родни, мудрецов и стихотворцев. Безусловно, Бахчисарайский дворец был гораздо более просторным и роскошным жилищем, чем прежнее балканское имение Бахадыра, но за воротами Хансарая простиралась большая страна, вконец измученная недавними потрясениями, опустошенная эпидемиями и многолетними неурожаями, а теперь еще и пораженная вестью о последних событиях на Дону.
Падение Азака заставило содрогнуться весь Крым. Случившееся слишком напоминало события почти вековой давности, когда Московское царство, занимая один рубеж за другим, захватило Казань, а затем за каких-то пять лет покорило и Хаджи-Тархан с Ногайской Ордой. Уже тогда Иван Грозный мечтал продолжить свое завоевательное шествие и на Крымский Юрт — да не осилил его.[436] Помня об этом, крымцы стали подозревать, что взятие Азака — лишь первый шаг нового русского наступления на их страну. «Мы потеряли чуть ли не треть своего государства, — говорили они между собой. — А если русские поставят еще и новую крепость в устье Дона, то отрежут у нас степь до самого Ор-Капы — и азакские казаки наверняка сумеют взять его, ибо крепость там плоха, крепостные стены низки, да и те развалены, а укреплений нет никаких. И когда они возьмут Ор-Капы, тогда и всем Крымом овладеют — а турецкий падишах нас защитить не сможет: ему бы от своих врагов уберечься». «Если мы Азак не вернем, — соглашались другие, — то мы пропали: казаки захватят и Керчь, и Тамань, и Темрюк; и как только их возьмут, то Крыму неоткуда ждать помощи».