— Ах, хороша!.. Ну где там казаки-то?
В круг неторопливо вошел Стырь, тоже черт знает в чем — в каком-то непонятном балахоне. Тоже необыкновенно важный.
— Здоров, казак! — приветствовал его «царь». — Ты чего эт в моем царстве шатаисся? Чего ты тут пронюхиваешь у меня?
— Прикажи мне тоже дать сиухи, — подсказал Стырь.
— Э-э!.. — загудели зрители. — Вы тут упьетесь, пока покажете.
— Так надо, — сказал Стырь. — Перво-наперво вина подают.
— Правда, — поддержал дед Любим. — Эй, бояры, где вы там, прихвостни? Дать казаку вина заморскыва.
Стырю подали чару вина. Он выпил.
— Ишшо. Я с дальной дороги — пристал.
— Дать ему! — велел «царь».
— Шевелись! — прикрикнул на «бояр» Стырь. — Царь велит!
Подали еще чару. Стырь выпил.
— Как доехал, казаченька? — ласково спросил «царь».
— Добре.
— А чего ты шатаисся по моему царству, мы желаем знать?
Стырь громко высморкался из одной ноздри, потом из другой. Стал полный дурак.
— Чего желаете знать?..
Нелегко матерому Чертоусу смирить гордое сердце — сразу стать под начало более молодого, своенравного Стеньки. Но велико и обаяние Разина, жестокое обаяние. Когда Степан хотел настоять на своем, он не искал слово помягче, он гвоздил словом. Он не скрывал раздражения. И это-то странным образом успокаивало людей: кто гневается, тот прав. Кто верит в себя, тот прав.
Не пощадил Степан старого казака: припомнил ему его паническое бегство от Москвы. Было так: Ус с ватагой военных охотников пошли на Москву просить, чтобы их употребили по назначению — они хотели воевать. Пошли, как на войну, — просить войны. Дорогой к ним пристали мужики. Эти, в глубине души, вовсе не так поняли поход на Москву — не просить пошли войны, а пошли воевать. Москва тоже поняла этот поход как наступление и выслала навстречу сильный отряд под командой Борятинского. Казаки бежали. Пешие мужики не могли убежать. Их убивали.
Это и припомнил Степан. Он говорил резко:
— Ты там мужиков бросил! Псу Борягинскому отдал неоружных людей на растерзанье… Вот как ты там хорошо ходил, той дорогой! И туда же опять зовешь?.. Бесстыдник.
— Тьфу!.. Дурак упорный! — Ус тоже злился. — Не приведи господи, но случится где-нибудь тебе в отступ ийтить — вот этой самой рукой, — Ус показал огромную ручищу, — подойду и по роже дам. А чего мне было делать? Заодно с мужиками ложиться? Это уж ты сам — наберешь мордвы-то, да чувашей, да ногайцев своих — с ими и подставляй лоб, кому хошь, хошь Борятинскому, хошь Долгорукому… Какой! Шибко уж памятливый — на чужую беду.
— Не лезь тада с советом, еслив свою беду не помнишь.