— Ты, что ж, монополию, что ль, на пеньку думаешь взять на всю Россию? Смотри, не сорвись, Кирилл Кириллович!.. А то в полгода загудишь.
— Вы только подумайте, наша дает 18 %, да Курская — 16, а если еще прихватить и Калужскую, так всех 50 процентов и наберется. До монополии далеко, конечно, а конкуренцию создать можно. Пусть на мою долю тридцать выпадет, и то можно цену поставить на рынке, а по копеечке сбавлю против остальных, и не угнаться за мной никому. Только б деньги!.. Я и то хотел попросить вас отсрочить мне на полгода взнос первый, а сезон отработаю, оберну деньги, тогда сразу вам за полтора возвращу и проценты за остальные вперед отдам.
— Никак не могу, Кирилл Кириллыч, сам знаешь, голубчик, осенью ремонтной на два полка поставка, да за границу надо отбои сплавить, — лошадки, брат, тоже чего-нибудь стоят.
Только Афонька видел, как старик радуется, бороденку растрепанную пощипывает, — первый признак — как начал подергивать волосенки реденькие — доволен, злобствует. И стариков разговор слушал, и к женскому прислушивался, с левой стороны сидели к сердцу ближе и слова-то о Феничке.
— Осенью, вот, Маш, на курсы поедет Феничка, в Петербург хочет, соблазнил се дядюшка Петербургом — все время бредит.
— И одну отпустить не боишься?
— Теперь бояться мне нечего за нее, сама знаешь.
— Не надоело еще учиться?
— Насчет ученья не знаю, а поживет и жениха найдет. Не выходить же ей, в самом деле, за купца, — теперь купцы-то своих посылают за границу даже, или вот еще за репетитора что ли своего, — может, он и хороший человек, да только у полиции под надзором, и не скрывает даже — героем себя чувствует.
Одно только и понял Афонька, что осенью Феничка в Питер укатит, да что с репетитором у ней не ладно что-то. Вспомнил, как в передней они разговаривали, — с того раза и запомнилось, как глядел на нее репетитор этот. И почувствовал, что конец близится: спасать Феничку от старика Галкина и самому за ней следом — пока не поздно. За каждым шагом следить надо старика Касьяна, каждое слово знать, и опять об Дуняшке вспомнил.
— Пригодится она, теперь и пригодится. Может, сама и не говорит всего, свой интерес соблюдает, а Дуняшка скажет, ей беречь не для чего.
В тот же вечер по коридору проходя в кладовку свою, мигнул на дверь Дуньке, — вышла за ним.
— Что надо?
— Что ж ты, Дуняшка, ко мне никогда не придешь?!
Обнял ее с поцелуями…
— Да что ж приходить-то, ночью была и то ни к чему, — ославили только, каб вправду — не обидно бы было…
— Тогда ведь я знал, что была послана, знал, что каждую минуту придут искать, — приходи сегодня, ждать буду.