— Привет, — стараюсь выглядеть вежливым, поворачиваюсь левой стороной лица.
Рука, сжимающая нож, так напряжена, что срывается, и лезвие полосует по пальцу. Я порезал себя. На секунду в голове все заволакивает туманом. Я по-прежнему сжимаю нож. Ломтики помидоров, куски хлеба, упаковка соуса, кухонные шкафы и дрожащие пальцы начинают вращаться, как в калейдоскопе. Никогда не понимал, как люди могут причинять себе вред. Много раз я думал о том, как можно решиться на самоубийство. Что движет теми, кто идет на это, смелость или слабость? Вот так взять и порезать себя намерено, нужна ли для этого храбрость, или достаточно крайней степени отчаяния? Не сказал бы, что с моей стороны это отважный поступок. Скорее, неконтролируемый. Это как когда необъезженный жеребец сбрасывает наездника, срывается с привязи и мчится галопом прочь. Кто-то посторонний вторгается в мое пространство. Кто-то проникает в мой мир и грозит разбить его. Вирус, нарушивший иммунные барьеры, теперь опасен.
— Простите, — говорю, — я порезался, — наспех заматываю руку полотенцем и быстро ухожу.
Не прощу этого Рите. Даже не передать, как я злюсь на нее. Пытаюсь отвлечься Эйнштейном или Ганди, но буквы разбегаются по страницам и еще больше бесят. Швыряю книги в угол одну за другой. Начинаю листать ленту Инстаграма — там одноклассница Риты уже запостила их солнечное селфи у нас на кухне. Значит, с Памелой она сегодня приходила. Ну что же тогда не сняли меня! Вот было бы веселье.
После дня рождения Портера все кружится в суете, уроках, конференциях, проектах, заданиях. Мы начинаем встречаться с Тимом, и он таскает меня на футбольные матчи и вечеринки. Я редко бываю дома по вечерам и даже почти не думаю о Питере. Вернее, отвлекаюсь от мыслей о том, во что его травма превратила нашу жизнь. Ведь как бы там ни было, все теперь сосредоточено вокруг него. Мне тяжело об этом думать, как тяжело бывает смотреть в глаза брату и прятать свою жалость. Все, что у него осталось — книги и компьютер. Все, с кем он общается — учителя и психолог, которая вообще живет в Северной Дакоте. Но даже они его не видят. Веб-камера на компьютере Питера заклеена пластырем, как рана или ссадина, которая никак не заживает. Я не удивлюсь, если он бережно меняет пластырь каждый раз, когда тот начинает немного отходить от пластика. А еще у Питера есть аккаунт в Инстаграме. По-моему, в его подписках только одна я. И у него там ни одной фотографии, профиль совершенно голый. Я иногда захожу на его страницу и могу зависнуть там, таращась на пустую аватарку. Как сейчас, например. Мне стыдно и меня переполняет чувство вины. За то, что у меня есть друзья, школа, романы, у меня есть яркие фотографии и жизнь, а у Питера нет. Поэтому я не люблю говорить с друзьями о своем брате — меня сразу начинает грызть вина. Прямо в горло вцепляется и не отпускает. Поэтому я так отчаянно хочу вытащить Питера на улицу. Хоть куда-нибудь, хоть на задний двор поздно ночью. Ведь вовсе не обязательно все будут отворачиваться от него. Мне бы больше всего на свете хотелось познакомить его со своими друзьями. Познакомить с Тимом, с Памелой, звать его на вечеринки, сидеть рядом с ним на футболе и болеть за нашу школьную команду. Мне хотелось бы, чтобы у него была жизнь. Не такая, какую он сам себе создает каждый день. Я очень хочу помочь ему выбраться из кокона, поэтому, когда Памела в очередной раз пристает с расспросами, я приглашаю ее в гости.