— Ты разбит из-за ссоры с отцом, — тихо произнесла Эндж, склонив голову на бок.
— Что? — я тер глаза и шею, просыпаясь. — С чего ты взяла? То есть, откуда ты знаешь?
— Твой отец болен, да?
— Черт! Откуда ты знаешь?
— Ты забыл, кто я такая, — она улыбнулась. — И не выражайся так, пожалуйста, при мне.
Я не мог предположить, как Энджи догадалась обо всем. Она никогда никуда не лезла. Никогда ни о чем не спрашивала. Мы не откровенничали ни о моей семье, ни о детстве. И вдруг такое заявление. Но в этом была вся Энджи Сапковски — только я начинал привыкать к ее странностям, она выкидывала что-то новенькое. Когда я смирился с ее танцами на парапетах крыш высотных домов, она начала пропадать по ночам. Я переживал, искал ее, звонил. Она успокаивала. Она ходила в приюты для бездомных или к страдающим детям в больницу — пела им колыбельные, чтобы те спокойно спали. Я проверял несколько раз — это было чистой правдой. Энджи не способна была врать. И к этому я привык, хотя меня беспокоило, что она не высыпается. Но то, что сделала для меня Энджи, узнав каким-то образом об отце, навсегда перевернуло мою жизнь.
— Хочешь, я поговорю с ним? — спросила она, протягивая мне бумажный стаканчик с кофе.
— С кем? — не сразу понял я.
— С твоим отцом, — Энджи протянула руку и погладила меня по щеке, как будто я был маленьким ребенком, мучавшимся от сильного жара. — Я поговорю с ним, и он согласится. Я смогу убедить его принять твою помощь… и принять тебя.
— Не надо, — ответил я. — Никто его не переубедит. Он упрямый упертый старик.
— Ну так ты не будь таким упрямым, — она поцеловала меня в лоб.
Энджи говорила как моя мама. Может быть, это заставило меня согласиться на ее предложение. Не знаю, что мною двигало. Я по-прежнему не очень верил в рассказы об ангелах. Но она умела уговаривать. Как будто имела надо мной какую-то силу.
— Это не поможет, Эндж, — сказал я, — но если ты хочешь помочь, я не могу отказать тебе.
В тот же день мы взяли билеты и полетели в Луизиану, туда, где над полем все еще возвышались шатры бродячего цирка.
Дальше все происходило, как во сне, как в кино. Мы приехали к цирку, вошли в трейлер моих родителей. Я представил Энджи, успев назвать только ее имя. Едва она протянула руку для приветствия моему отцу, он изменился в лице. Он улыбнулся очень приветливо, как давно не улыбался мне. Его глаза как будто зажглись давно погасшим светом. Это было волшебство. Это не поддавалось логике. Потом Энжд попросила меня оставить их. Все время, пока они говорили, я стоял на улице под дверью нашего семейного трейлера, нашего дома, и смотрел на просыпающиеся в сумеречном небе звезды. Цирк настиг меня клоунским смехом, от которого я бежал всю жизнь. Только слишком поздно. Смех теперь превратился в кашель с кровью. Я спросил себя: если бы все вернуть и знать заранее, как будет, уехал бы я тогда, бросил бы отца, зная, как он воспримет мой отъезд? Да, уехал бы, — ответил я сам себе. Бросил бы я свои мечты, знай о том, как все обернется? Нет. Ответы заставили меня поежится. Значит ли это, что я никогда не любил своих родителей? От этого вопроса все сжалось внутри. Я не мог сглотнуть. В голове звучало эхо маминых слов: «Если ты счастлив там, где оказался, значит выбрал правильный путь». Одно я мог сказать точно — в самые тяжелые и одинокие свои дни в Нью-Йорке я был намного счастливее, чем когда-либо в бродячем цирке. Мой диалог с самим собой прервала Энджи. Она вышла из трейлера с умиротворенной улыбкой, какая точно может быть только у ангела, и сказала: