— И поэтому ты потом так обижал своего отца? — перебила Энджи. — Потому что не смог победить собственную обиду и просто перекинул ее на него?
— Нет, — не вполне уверенно возразил я. — Все не так. Я никогда не хотел обижать его. Я просто хотел жить своей жизнью. Своей, а не той, которую он планировал для меня…
— Ты говоришь сейчас как маленький мальчик и сам себе противоречишь. Ты говоришь, что всегда хотел выбирать что-то, от чего тебе будет хорошо, и выбрал в итоге обиду? Выбрал злиться на своего отца, на бродячий цирк? Выбрал сейчас винить себя за то, что занялся сексом с той девушкой? Почему, Нил? Если ты так жаждал делать выбор с самого детства, почему вдруг выбрал все это?
— Я выбрал не идти по пути моего отца. Выбрал свою профессию, город, жизнь…
— Если ты можешь выбирать жизнь, то уж точно можешь выбирать и чувства! — продолжала убеждать Энджи. — Зачем ты выбрал обиду? Зачем вы выбираете боль, страх? Я не понимаю…
— Я тоже, — выдохнул я, сдаваясь.
Энджи была удивительная. Я давно перестал пытаться поймать ее на несоответствиях, найти нестыковки в ее рассказах. Я как будто смирился с тем, что она в самом деле была ангелом. Правда, когда всерьез думал об этом, боялся, что схожу с ума. Но невозможно было не поверить, находясь рядом с Энджи, слушая то, что она говорила, видя, как она танцевала на крышах.
В последний день в Филадельфии у нас не было выступлений. Грэму нужно было уладить дела, а у труппы выдалось свободное время. Кто-то готовился завалиться в клуб вечером, кто-то отправился осматривать достопримечательности, кто-то остался в тишине номера отеля и читал. Мы с Энджи взяли итальянскую пиццу, два больших кофе и поднялись на крышу многоэтажного дома. Я не знал, как и когда Энджи умудрялась находить эти крыши — всегда с самыми лучшими видами и самыми удобными для танцев парапетами. Она не отвечала на мои вопросы. Пожимала плечами или отшучивалась, что сбегает ночами, когда я сплю. Хотя такие ли это были шутки?
Порывистый ветер растрепывал волосы Эндж. Холодный воздух проникал мне под куртку, как коварный змей, и сворачивался на груди. Энджи снова была одета слишком легко — в тканевой куртке, джинсах и кедах. Но ее руки оставались теплыми. Я чувствовал это, когда держал ее ладони. Она в самом деле не мерзла, хотя одного взгляда на нее хватило бы, чтобы окоченеть. Мы устроились на парапете, спиной к бетонному обрыву, заканчивающемуся внизу шумной дорогой. С Эндж я перестал бояться падения. Когда я смотрел в ее глаза, мне казалось, ничто не может причинить мне вреда. Мы сидели и пили остывший кофе. Рядом на картонной коробке лежали куски Маргариты. Перед нами простирался умопомрачительный вид на припорошенную снегом Филадельфию. Высокие здания и пропасти этажей между ними. Шпили антенн и несмолкающий гул города. Мы молчали некоторое время. Но не потому, что нам не о чем было говорить. Просто с Энджи я впервые, наверное, стал наслаждаться тишиной. Я учился наслаждаться. Она достала маленький айпод, один наушник вставила себе в ухо, другой протянула мне. Опять звучал Вагнер, «Мелодия любви».