Вообще, в «Бегущей по волнам» часто — особенно для «фантастического» романа — упоминаются деньги, и не магические деньги-сокровище (как, скажем, в другом романе Грина «Золотая цепь»), а вполне прозаическое платежное средство: упоминается о переводах, получаемых героем от своего поверенного, о плате за билет, о цене фрахта или контрабанды, о покупке маскарадных платьев, о продаже судна; даже нешуточные, не совсем карнавальные баталии вокруг памятника Бегущей по волнам отчасти, конечно, символичны, но отчасти и мотивируются грубо-коммерческими интересами земельных собственников и девелоперов. В таком трезво-деловом взгляде на морские (и сухопутные) приключения Грин ближе всего к Конраду.
При его чтении бросается в глаза неправильный, нередко просто корявый язык. Рука тянется к карандашу, чтобы исправить неловкие фразы и выражения, — как будто читаешь несовершенный перевод. Чувствуется, что автор — самоучка, выгнанный из гимназии, да еще и все-таки не совсем русский по происхождению; но в известной мере такой «переводной» эффект оправдан сюжетом — произведения Грина принадлежат к модному в русской литературе 1920-х годов жанру псевдопереводного романа, действие которого происходит где-то за границей, а персонажи носят иноземные, в основном англоязычные имена.
Почему этот писатель стал культовым в пору оттепели? Грина ценили (и ценят) как «мечтателя» — но только это не символистское воспарение над реальностью (он как раз внимателен к реальности, даже материально-денежной), а рассеянность, несконцентрированность личных интенций. У героя «Бегущей по волнам» нет единственной возлюбленной, нет какого-либо сосредоточенного интереса, нет стесняющих и фиксирующих его обстоятельств; он странствует с места на место, и даже его финансовые дела «детерриториализированы» — денег у него хоть и не много, но он не зарабатывает их (вплоть до конца романа), а регулярно получает откуда-то издалека. По ходу действия он неоднократно встревает в опасные конфликты (всякий раз из благородных побуждений — заступаясь за женщин), но они продолжаются недолго и остаются без последствий. Он не местный житель, а путешественник, внешний зритель в чужой стране. Такая слегка отстраненная позиция (другой ее вариант — многие герои Стругацких), не предполагающая драматической вовлеченности и ответственности за происходящее и благоприятствующая наблюдению, размышлению, иронии, а иногда и мечтам, оказалась особенно востребованной в 60-е годы — уникальную эпоху, когда Россия ненадолго вздохнула свободно.