«Каково это? — размышлял он, вползая наверх по ступенькам. — Как будто в школу иду после прогула… Мне что, тринадцать — или все-таки пятьдесят два? Чувство точно такое же, как тогда, и даже пахнет точно так же, как пахло в гимназии принца Генриха на Груневальдштрассе! Тот же самый затаенный, щекочущий страх, тот же самый тоскливый запах нагретой солнцем пыли… Да, действительно: всю свою жизнь мы так и не покидаем школы. Во всяком случае, я — я всего-навсего стареющий гимназист и совершаю такие же глупости, как в детстве!»
Он нажал на кнопку звонка третьего мужского отделения. Открыли, как всегда, далеко не сразу, пришлось подождать. Пожилой старший санитар мгновение разглядывал его, словно хотел что-то сказать, но потом молча посторонился, впуская блудного пациента. Опасность номер два! — подумал Долль.
В вестибюле, как всегда в этот час между ужином и отбоем, было полно народу, некоторые больные в гневном нетерпении бегали по коридору. В это время даже те пациенты, которые целый день безучастно валялись в постели, вылезали из своих берлог. Движимые какой-то безотчетной тревогой, быть может подсознательной жаждой свободы, они бесцельно и безмолвно переминались с ноги на ногу или бегали туда-сюда, пока их не смаривал сон — обычно в виде напитка, таблетки, укола, смотря на что расщедрится ночная сестра.
Долль молча прошел через толпу товарищей по несчастью, они тоже не обратили на него ни малейшего внимания. В этом заключалось большое преимущество отделения для «тяжелых» — вести себя здесь можно как угодно: сегодня болтать без умолку, а завтра хранить мертвое молчание, сегодня веселиться, а завтра крушить все вокруг — что бы ты ни делал, никого это не удивляет.
Каморочка Долля была заперта, причем на замке оказалась не только внутренняя дверь с маленьким стеклянным окошечком, но и наружная, со звукопоглощающей обивкой: это его озадачило — не слишком ли заботится медперсонал об имуществе человека, у которого почти никакого имущества и нет?.. Ладно, хорошо, уберегли крошечный обмылок, ночную сорочку и расческу от соседей-клептоманов — но теперь-то пусть откроют этот хлев! Он чудовищно устал и проголодался, если повезет, то в палате ждет ужин — не придется бегать на кухню!
— Герр Онхольц, — вежливо обратился Долль к равнодушному санитару, как раз проходившему мимо, — будьте добры, отоприте мою келью…
— Вашу келью? — Санитар слегка усмехнулся. Просьбу Долля он выполнять не торопился. — Но разве с сегодняшнего вечера там не сидит Бартель из четырнадцатой палаты? Он, знаете ли, немножко буянил…