— А мне теперь куда? В четырнадцатую палату? — осведомился Долль. Он все еще не верил в очевидное.
— Ну, об этом я вам ничего сказать не могу! — Санитар пожал плечами и двинулся дальше. — Насколько я знаю, на этот счет никаких указаний не поступало.
Прекрасно — как мило, как трогательно! — подумал Долль и пошел на кухню. Ну что ж, посмотрим. Qui vivra, verra…[3]
На кухне сидела за столом его старая приятельница, нянечка Кляйншмидт. Не один десяток раз они вместе тряслись в бомбоубежище, а после налета делили по-братски последнюю сигарету и последние зерна кофе.
— Ну что? — спросила Кляйншмидт, когда Долль молча сел напротив нее на деревянный стул. — Что скажете? Вы вроде как сами себя выписали, а, герр Долль?
— Пусть без разрешения, но я всего лишь сходил навестить больную жену, — отозвался Долль. — А они заняли мой бункер. Начальство себя что, господом богом возомнило?!
— Господь бог все всегда делает правильно! — закивала нянечка, которая тайного советника не выносила точно так же, как Долль, а главврача знала уже лет двадцать. — Знаете что, доктор Долль, — продолжала она, многозначительно прищурившись, — будь я на вашем месте, я бы согласилась, что выписалась по собственной воле… — и добавила после паузы: — Я не позволила бы со скандалом выкинуть меня из лечебницы, которая заработала на мне столько денег. Лучше выкинуться самой!
Долль на мгновение задумался. Время шло к восьми.
— Я еще успею на метро? — спросил он.
— Конечно! Конечно!
«Домой я уж как-нибудь попаду. Шульциха вряд ли будет рада моему появлению, но с ней я разберусь. Мое возвращение в мир, к деятельной жизни произошло быстрее, чем я рассчитывал, но Кляйншмидт совершенно права: лучше я сам уйду, чем меня уйдут!»
— Ну что? — осведомилась нянечка, испытующе глядя на него.
— Решено! — ответил он и поднялся. — До свидания, дорогая моя, а может, никакого свидания и не будет — по крайней мере, не в этих стенах!
— Погодите! Секунду! — воскликнула санитарка, не пожимая протянутой руки. — Вы же даже не поужинали! Подождите! Я вам дам кой-чего. — И она достала из термошкафа миску картошки с морковкой. И положила на нее хлеб — четыре, пять ломтей.
— Ну нет, так не пойдет! — воспротивился Долль. — Столько хлеба мне не положено. Я не хочу, чтобы вы меня подкармливали за счет других.
— Не говорите ерунды, — отрезала Кляйншмидт. — Я не дам вам больше того, за что смогу отчитаться, — и пояснила: — У Бартеля был припадок, ему сделали укол, и он не проснется до утра. Ужин ему не нужен. Так что ешьте!
— Ну тогда ладно! Спасибо большое! — обрадовался Долль и накинулся на еду, как голодный волк. Пока он ел, санитарка спокойно скрутила из окурков папиросу, зажгла ее от газовой горелки термошкафа и принялась расспрашивать Долля, как чувствует себя его жена, есть ли ему где жить, какие у него имеются вещи и, главное, какие перспективы…