Галюченко перевернул фляжку, а воды уже и нет в ней.
– Суши весла, Петр Иваныч, как говорил мой сосед, кронштадтский моряк дядя Коля. Давай заканчивать на сегодня, а то мы с тобой всю работу переделаем. Пошли к озеру напрямик, в лагерь заходить не будем.
– Да пока руки делают, голова меньше мается, – хмуро сказал Галюченко. – Не будем, раз Проша нам не маячит, значит, наших все нет. Пошли, Миша.
Как мысли мои прочитал – не вернулись еще штурман с радистом. Проша бы уже позвал, что толку заходить, крюк делать и новости спрашивать.
Петр Иваныч выдернул топор. Мы пробрались кустами, потом – чуть по тропинке. Потянуло сыростью. Занырнули, подняли волну и шум. Двуногие «хлопцы», прямо-ходячие ящерки, бродившие по колено в воде и промышлявшие у берега, бросились врассыпную. У самой скалы торчала, как перископ, голова и объедала листья кустов, свесившихся в озеро.
Я ушел на глубину, сделал пару гребков и наткнулся на тушу, понял, что стою на ней, а туша на меня ноль внимания. Диплодок в озеро забрался. Маленький еще, взрослый не поместился бы. Вот так – ходишь по лесу, опасаешься, что наступит на тебя такой, а потом сам на него наступаешь.
Вынырнув, поискал глазами бортстрелка, конечно надеясь увидеть там Костю с Алешкой, но увидел только Петра Иваныча, стирающего песком рубаху. Он мне махнул и крикнул:
– Хороша водичка!
Голос его раздался гулко. Я поплыл к берегу. Выбираться не хотелось, вот уже илистое дно под коленями, охота лечь и лежать. Но пора идти, потому что рубаху Петр Иваныч постирал, на сук перебросил и на плечо его положил – готовность налицо. Я быстро натянул штаны на мокрое тело, сожрут ведь, гады, пока дойдешь до костра.
К лагерю двигались молча. И тут от «ланкастера» крик раздался. Вопль какой-то короткий. Он совпал с криком археоптерикса. Мы переглянулись.
– Фриц! – в один голос проговорили мы и дернули бежать.
Петр Иванович сильно отстал, а я, как лось, ломанулся сквозь завалы веток. В голове крутилось черт знает что. Ушел, оставил Прошку, вот придурок, это ведь надо было додуматься, кому доверять, фашисту!
Вывернул на нашу кухню, которую с просеки не видно, лишь дымок обычно вился над зарослями. Теперь почти темно. Или я бежал так, что в глазах потемнело. Черт, казалось, рукой подать до кухни…
Уже метров за пять, в отсветах костра, увидел макушку Прохора, мечущуюся нелепо, вверх-вниз, вправо-влево. Слышались глухие удары. Крики. Ругаются? Матом. Кажется, штурман. Если штурман там, то уж он-то фрица приложит. Голос Алексея перекрыл топот и ругань:
– Отставить, сказал, паразит, что ж ты делаешь!