Период, о котором идет речь и который уже именовали по-разному, можно даже назвать классическим; это был период подражания: литература не хотела чем-то быть, она хотела на что-то походить. Образцы производились на конвейере. Словацкая классика к тому же разрослась до европейских масштабов. Литературные историки были похожи на бедных липтовских и оравских дворян перед зданием ресторана — они отыскивали в старых сундуках, хранившихся на чердаке, собачьи кожи, выбивали из них пыль и победоносно показывали миру; мы тоже не лыком шиты. Из верного вывода о том, что литература никогда безнаказанно не перечеркивает своего прошлого, получилась неправильная практика, ошибочное культивирование классики любой ценой. Все было реалистическим, все было прогрессивным; все было демократическим и даже революционно-демократическим: ничего не надо было делать, надо было только принять эстафету. И было как-то неловко думать, что можно и необходимо делать и нечто иное, что ценности надо проверять в живой жизни; проверять — это значит и сомневаться. Тогда не сомневались, а потому теперь сомневаются в избытке. Так называемая фланговая атака «Культурной жизни» на некоторые явления в области культурного наследия не является самовольным поступком отдельных индивидуумов; она сигнализирует об ощущениях многих, прежде всего, молодых (но также и людей среднего и старшего возраста); она правильно считается не только издательским, но и принципиальным делом.
Это — голос сопротивления идолам и фетишам.
Конечно, современника тоже волнуют великие фигуры национальной истории, их нравственная высота и их жизненные невзгоды, их несчастья и гордый вызов судьбе, даже их ошибки. Фигура Й.-М. Гурбана[15], например, пластична и жива и во многом притягательна для современника; но его уже не воскресить. Литература — не только стремление, нравственная высота и идеалы, литература также и искусство. И мы знаем, что время в этом отношении неумолимо, что оно заносит песком мелкие и низко расположенные места. Помимо того, время всегда берет себе то, в чем нуждается; современник имеет право принимать одни ценности и отвергать другие. Поскольку в годы национальной катастрофы и сразу после нее чешский народ чувствовал потребность и необходимость в Ирасеке и Тыле, они появились; их превознесение сегодня является лишь инерцией, которая, скорее, тормозит, чем ускоряет развитие литературы и литературного сознания общества. Для меня и для многих других, кто из ложного пиетета и сентиментальности об этом молчит, Ирасек, например, не может быть предшественником: он архаичен, скучен, а Неруда