Анча плакала, дети ревели.
— Ох, а все твой язык, твой длинный язык…
— Замолчи! — прикрикнул он на нее впервые в жизни.
И вот уже год он работает в Витковицах на мартене подручным сталевара. Он хотел стать сталеваром, такая теперь у него была цель в жизни.
И туго же ему пришлось на первых порах вдали от жены, от детей, среди чужих. Но он никогда не был домоседом, его порядком швыряло по свету, так что в скором времени он освоился и тут. Втянулся в работу, все шло как по маслу, вот-вот он станет сталеваром. Но злополучный язык и здесь подпортил ему обедню. Был у них один мастер, краснорожий и громогласный, точно гром, грохотавший над пустопольской долиной. Мастер с большим стажем, еще при Гутмане в мастера вышел, но наблюдались за ним и кое-какие пережитки прошлого. Он привык брать взятки, не то чтобы много, — боже упаси! — а так, литрик-другой вина или пару стопок пшеничной, после чего плавка тому, плавка другому, убудет, что ли? Он приписывал минуты, часы, а кому и целую плавку, почему не приписать, почему не показать, какой он щедрый?! И только Винцо он никогда ничего не приписывал, потому что Винцо и сам в корчму не заглядывал, и с получки как-то забывал скинуться на выпивку. Но он все это видел, на такие вещи глаз у него был острый, и однажды не смолчал. Разумеется, не с бухты-барахты, как прежде, теперь-то он знал, что в подобных делах нужна тактика. Поэтому он выступил на общезаводском профсоюзном собрании. Так и так, товарищи, обстоит дело с нашим мастером, все сказал, что бередило душу.
— Да ведь это Баламут, — вскричал молодой рабочий, Винцов земляк, увидев Винцо на трибуне.
Так былое прозвище перекочевало вслед за Винцо в новые края.
На другой день мастер остановил его, когда он возвращался после плавки. Лицо у мастера было краснее обычного, и он сказал Винцо:
— Слушай, ты. Сдается мне, не получится из тебя сталевар.
— Это почему? — спросил Винцо.
— Да потому… — ответил мастер и загадочно усмехнулся. Немного подумав, Винцо решительно сказал:
— Нет, буду. Буду сталеваром.
— А я говорю, не будешь. Ничего ты не смыслишь… — ухмылялся мастер.
Посмотрим, хотел ответить Винцо, но прикусил язык. Его так и подмывало выругаться, но он сдержался. Выходит, и тактика не помогает, с горечью в душе подумал он.
Но в то время на Остраве уже подули новые ветры, прочищая углы, постепенно выметая старорежимный прах. В самом деле, впервые в жизни Винцо никто не преследовал за длинный язык, в конце концов и мастер заметно притих, а потом даже стал виновато и заискивающе улыбаться. Это уже после того, как Винцо избрали председателем цехового комитета.