Знаю, что ему нравится, но сегодня мне лучше не рыпаться. Он и без того теряет контроль, слишком долго терпел этот голод. Сам заставляет себя останавливаться, ласково гладит меня, целует, но потом не выдерживает и снова срывается, буквально сминая мое тело ладонями. Я же просто целую куда придется, зарываюсь пальцами в его волосы и жмурюсь, как довольная кошка.
— Кир, — целует шею, прикусывает кожу, дышит рвано. — Ты… если вдруг сомневаешься, то скажи…
Как можно быть таким идиотом, а? Отвечаю, хотя говорить сейчас хочется меньше всего:
— Если прямо сейчас ты не сделаешь это со мной, тогда я это сделаю с тобой.
Смотрит в глаза, потом в стену — размышляет, наверное, взвешивает варианты. Потом пожимает плечами и делает уверенный выбор, вновь проникая в мой рот языком. Я готова стонать в голос только от этого. Ну, а уж когда он наконец-то тянет мои бедра на себя, то уже даже сдерживаться не пытаюсь. Входит так тесно, порывисто — замираю от переполняющих ощущений. Рома целует меня теперь спокойнее, будто утихомиривая самого себя, но от его движений внутри напряжение только нарастает. Теперь уже я прикусываю его кожу на шее, не убираю руки с затылка, чтобы прижимать к себе ближе. Где были мои мозги в тот момент, когда я считала, что мне это не нужно? Сильнее, Ром, не жалей меня, мы наконец-то оба не притворяемся. Только бы не задохнуться, только бы нацеловаться. Стону его именем, судорожно выгибаюсь навстречу. Сжимаюсь, но не могу затихнуть даже после оргазма. Только еще крепче впечатываю его в себя. Пусть держит, пусть всегда меня держит в руках.
Меня будит знакомая мелодия. Не открывая глаз, тяну руку.
— Ты у Киры, да? — трубка говорит громко Денисовым голосом. — Отец звонил, зовут к себе сегодня. Поедешь?
— Только при условии, что мама воздержится от ее жуткого рагу, — зеваю. — Я предыдущее неделю переваривал… Подхвачу тебя на Платонова в… — вздрагиваю, вдруг поняв, что сказано это было женским голосом…
Подскакиваю на месте, в ужасе отключаю вызов — Денис там, наверное, в обмороке — и поворачиваюсь к Роме. Если бы судьба существовала, то он бы сейчас спал, а не смотрел на меня с таким видом, будто я только что всадила ему нож в глаз и трижды провернула, злобно хихикая. Боюсь шелохнуться, боюсь даже думать.
— Мамино рагу мне тоже снилось?
Молчу.
— Как часто ты была во мне, говоришь?
Молчу.
Садится, на пару секунд с силой прижимает ладони к глазам, трясет головой.
— Как часто? — громче, выдавая раздражение.
— Постоянно, — понимаю, что врать теперь уже поздно.
Смотрит рассеянно вперед, выдыхает, нервно усмехается. Даю время на осмысление. К тому же все равно не знаю, что сказать.