И здесь, на чужбине, где я даже не говорю как следует на здешнем языке, все, что мне осталось, – любить Негоша, соблюдать заветы православия, петь в церковном хоре, да еще сидеть вот в этом кафе с нашей музыкой. Это особые, любимые острова моего существования, часть родины, милой и лелеемой в душе. Я не хотел потерять ее на этой земле, где много лет живу как эмигрант. Я защищаю ее, пока умею мыслить и чувствовать.
Боюсь, даже то, что сегодня живет в душе, этом самом таинственном органе тела, постепенно начнет угасать, исчезать во тьме, прежде чем откажут сердце и легкие. Я не буду способен чувствовать, понимать речь, говорить, узнавать любимые лица, слышать песни, которые меня поддерживали здесь, далеко от родины и от семьи, не давая сломаться. Они годами подбадривали меня, давали надежду: настанет день, когда я смогу вернуться и на свободной родине зачерпнуть ладонью чистой воды из нашего родника, ощутить в свежем дуновении ветерка запах сосновой смолы и цвета акации, сорвать виноградину с лозы, которая ждет меня, став еще сильней и ветвистей. И я скажу вселенной: ради этого стоило страдать в немецком лагере и на чужбине!
Я отдал за родину часть молодости и семью. А она меня забыла, даже критиковала за то, что я был офицером нашего короля Карагеоргиевича, – говорил он.
Ненад слушал внимательно и вновь и вновь восхищался мыслями отца, его патриотизмом, привязанностью ко всему сербскому и всему человеческому.
– Старина, – нежно сказал он отцу, – твой ручей перед домом, и земля, что всегда давала плоды, и виноградники, разросшиеся с тех пор, как ты уехал, и гора, о которой ты вспоминаешь, и звоны монастырей и церквей, которые ты все еще слышишь и узнаёшь даже во сне, – все это принадлежит тебе и твоему народу. Им не хватало твоего голоса, твоей молитвы и прикосновения твоих рук, но они были твоими за сто поколений до тебя и всегда тебя ждут. Не жди от безбожника, чтобы он кого-то любил, просил прощения за то, что тебя изгнали. Он потерял себя, пытаясь доказать, что Бога нет, его занимает только доктрина, в которую он верит. Безбожники преходящи. Придут другие, они, быть может, прочтут и поймут историю и будут благодарны вашему поколению за то, чем вы пожертвовали, дабы мы как нация не были истреблены. А ты, отец, никогда не состаришься, пока слушаешь сербские песни и следишь за бейсболом!
Со временем в ресторане стали замечать, что Радомир все больше забывается. Он вел себя все развязней, особенно с женщинами. Его возбуждение было ненормальным. Он начал швыряться деньгами. Как врачу и как сыну Ненаду было тяжело сознавать, что его отец начал терять память. Ему были известны признаки слабоумия, но когда диагноз надо было поставить отцу, это слово звучало горько, трагично, рубило, как сабля: тело здорово, а клетки мозга постепенно умирают и оставляют тьму. Симптомы он знал. Знал, что под особой угрозой передний отдел мозга и что осмысленность поведения, эмоциональные реакции и память будут слабеть все больше. Вечером, после захода солнца, состояние отца ухудшалось. Радомир начал галлюцинировать, переживал войну, нападения неприятеля и страдания в лагере. Слабоумие нарастало очень быстро. Скоро он перестал узнавать даже членов семьи. Часто сердился, когда Ненад называл его отцом.