Я в основном жестами объяснила, что нам от него надо.
— Вы женщина из России? — спросил он вдруг на английском.
— Да.
— Отец мне вчера рассказал, что вы покупали финики, здесь не так много русских, — зачем-то сказал он и замолчал.
— Я Азат.
— Я Ольга, это моя дочь Даша.
— Красивая, сказал он, глядя на неё с веселой бесшабашной улыбкой.
И я подумала, что у него нет этого неприятно-липкого взгляда восточных мужчин, разглядывающих женщин. Наверно, он уже родился во Франции, он уже другой — он француз.
— Сколько вам лет? — спросила я.
— Пятнадцать, — ответил он.
Пятнадцать, на год старше Дарьи, выглядел взрослее, но это обычное дело для восточных юношей. Мальчишки-дагестанцы, которые есть почти в каждом классе у нас в России, тоже выглядят старше своих сверстников.
Даша включилась в разговор, благо дело, ее английский-то в порядке. Они поболтали минут пятнадцать, я их не слушала, я разглядывала людей, выходящих и заходящих в метро.
Потом по дороге домой она рассказала мне, что Азат седьмой ребенок в их семье и самый младший, что у него есть две сестры, одна уже замужем. Другая учится в университете. И вообще, они не бедные, старшие два брата работают в какой-то крупной автомобильной компании, да и все в общем-то хорошо с жильем и работой, просто отец, когда приехал в восьмидесятых, зарабатывал на жизнь, торгуя специями, а еще он делает очень красивую мебель, и ее дорого покупают состоятельные люди. Но с лотком он не хочет расставаться. Говорит, в этом есть своя философия. И Азата заставляет тут работать после школы, а сейчас каникулы, и ему вообще неохота работать, отец ему сказал, что мужчина должен познать всю тяжесть труда, и только тогда он сможет познать чувство настоящей радости.
— Хрень какая-то! Да, мама?!
— Ага, — мимодумно ответила я, тщательно пережевывая финики. — А что у него с рукой, ты не спросила?
— Ой нет, чот забыла. А он симпатичный, да, мам?
— Кто? Азат? — улыбнулась я. — Да, симпатичный.
«Только не влюбись, — подумала я, — а то мы уедем двадцатого, и дома тебя охватит безграничная тоска, а я не буду знать, что мне делать и как тебе помочь». Да и можно ли помочь человеку, испытывающему мучения первой любви. И вдруг в голове у меня возник отчетливый образ моей дочери, одетой в паранджу, в темной комнате с маленькими мутными окнами. Там нет света, нет воздуха, вакуум и безысходность, страх и боль, там нет любви, нет надежды, и сознание не в состоянии принять реальность. Там Джихад. Там идет постоянная война… Вокруг нее куча детей, она качает колыбель, и в воздухе вековая тоска женской доли, доли ждать своего мужчину с войны… Я вижу это ясно и четко, словно я уже пережила это сотни раз.