— А ты?
— Ну, обо мне иной разговор… Ты вот, Малай, не веришь в Бога. А я верю. По чистоте говорю, — Федор замялся… — По чистоте говорю— человека я убил, Малай. Вот зато мне мучение и пришло сейчас… Выкупи, значит, Федор, грех свой…
Малай судорожно усмехнулся.
— И ты убил, и Хан убил… А я вот до сих пор никого не убил. Сегодня только одного, ну, да это не в счет… За что же мне-то мучение?
Федор облизнул губы.
— Я, вот, и говорю, как набегут, так ты сам себя крой… В рот…
На низкий лоб Малая понависли космы черных, жестких волос, глаза не горели больше под бровями: глаза были тусклые, тоскливые, точь-в-точь, как у кабанов-подранков.
Вдруг Малай запрокинул голову и Завыл по волчьи, но был день, — и из тугая не донеслось ответного воя.
— Придут волки, придут попозже, кровь лизать, — подумал Федор и содрогнулся…
Пришел заспанный кот и ласково стал тереться о ноги Федора. Федор долго и пристально смотрел на кота, выгибавшего спину, распушившего хвост и довольно урчавшего, поднял кота, поцеловал в шоколадный влажный нос, почесал коту за ухом, бережно опустил его на землю и вынул револьвер.
— Не хочу, чтоб без меня… — пояснил он Малаю.
Кот сидел и вылизывал переднюю ногу. Федор прицелился. Опустил револьвер.
— Малай! Я не могу. Ты!..
И отвернулся. Тупо тукнул выстрел, и кот задергался с раздробленной головой. Малай перекинул труп через забор…
>— Малай! Я не могу. Ты!.. — Тупо тукнул выстрел…
…Скоро пришла басмачам подмога. Киргизы бросились на забор, как бешеные. Федор и Малай спрятались в избушку и стреляли из окон. Федора ранили в грудь, он упал. Дверь затрещала. Малай начал стрелять прямо в дверь. Сунул было в рот револьвер, но заколебался, а дверь хрустнула, затрещала, и с грохотом упала. Как шмели загудели киргизы. Малай успел выстрелить еще два раза, но тут же упал, оглушенный прикладом…
Допрос был на дворе.
— Сколько было всех? — бешено спрашивал Рахманкул, а Федор, заводя безумные свои глаза, измученно отвечал:
— Еще! — говорил Рахманкул, и Федора пытали по-новому. Он кричал от боли, ползал, распластавшись по земле, как громадная лягушка, стараясь увернуться от плетей и горячих шомполов, но некуда было увернуться: кругом стояла жесткая, жесткая стена, и шомпола с каким-то жужжащим шипением входили в тело легко, как в масло, прожигая кожу и обугливая мясо.
Потом Федору киргиз вспорол живот, и когда Федора оттаскивали в сторону, кишки волочились по песку.
Из хлевушка, где жили собаки, привели Малая. Увидев труп Федора, Малай весь задрожал.
— Сколько было? — спросил Рахманкул, и киргиз близко к глазам Малая поднес накаленный шомпол; шомпол шипел и искрился, горел тускло, кроваво, как звезда за туманом.