– Смятение, – произнес Рафаэль. – Ведь именно это ты испытываешь?
– Что-то еще более неприятное. Что-то имеющее отношение к этому проклятому пауку. И мне становится еще хуже, когда я думаю о матери. Я чувствую какой-то страх.
– Какая связь?
– Никакой. Просто это происходит – и все. Давай я продолжу, чтобы не упустить ни одной подробности прошедшей недели, ни одного жеста, ни одного слова на тот случай, если страх так и останется, спрятавшись, например, в щели между досками паркета, или в глубине шкафа Фруасси, или в пасти мурены, или в цветке липы, или в пылинке, которая попадет мне в глаз, а я не замечу.
Рафаэль не был беспечным, как брат, скорее более приземленным, более образованным и лучше ладил с реальным миром, хотя устройство этого мира и направление, в котором он развивался, нередко вызывали у него отвращение. Рафаэль был иным, нежели Жан-Батист. Зато он был наделен даром, коим не обладал больше никто: он мог встать на место брата, влезть в его шкуру до самых кончиков пальцев, почти перевоплотиться в него, сохраняя способность смотреть на него со стороны.
У Адамберга ушел еще целый час на то, чтобы завершить рассказ обо всех событиях, серьезных и пустяковых, которыми была отмечена его охота на убийцу. Потом комиссар сделал паузу и зажег вторую сигарету Кромса.
– Ты такие куришь? Если хочешь, у меня найдутся другие, получше.
– Нет, это сигареты Кромса. Он остался в Исландии.
– Понимаю. Хочешь стаканчик мадирана? Мне привезли. Или ты боишься, что вино собьет тебя с мысли?
– У меня нет мыслей, Рафаэль, и все напрочь перепуталось. Так что налей нам по стаканчику. У нас только один человек гуляет неведомо где, Жан Эсканд. Ты запомнил?
– Я все запомнил, – заверил его Рафаэль тоном человека, которому приходится произносить ненужные слова.
– Все стрелки направлены в его сторону. Все, по логике вещей, указывает на него как на убийцу Вессака. Жертвы, вероятнее всего, по очереди отправлялись истреблять своих мучителей. Все идеально, все сходится: банда укушенных выпускает яд, поражая банду пауков-отшельников. Тем не менее от меня что-то ускользает, мне нужно заставить себя выйти из круга – в одной точке или в другой, я не знаю. А не знаю потому, что не вижу. А не вижу, потому что не выношу этого паука-отшельника, даже его названия не терплю, слышать его не могу. Он меня пожирает, он вызвал у меня некроз.
– Так что ты теперь обездвижен, ты запутался в его сети. И расследование пойдет дальше без тебя, – подвел итог Рафаэль, наливая брату вино.
– И я останусь в одиночестве, с тем, о чем я тебе еще не сказал.