– Со страхом. Ты о нем говорил.
Адамберг с трудом, запинаясь на некоторых словах или стараясь их избегать, описал брату нарастающее болезненное состояние, в которое погружал его паук-отшельник – с того самого момента, как он прочитал это название на экране компьютера Вуазне и до сегодняшнего дня, когда, поговорив с матерью, он, оцепенев, рухнул на лесной пригорок, а потом бежал, бежал, чтобы от него спастись.
– Так значит, ты ничего не помнишь? – спросил Рафаэль, когда брат закончил говорить.
– Я тебе не это сказал. Я сказал, что больше ничего не вижу, что остался с пустыми руками.
– А я тебя спрашиваю: ты ничего не помнишь? Говоришь о “призраке”, даже не зная, что хочешь сказать, значит, ничего не помнишь? У тебя не возникает никакой образ? Что это за призрак, Жан-Батист? С каких пор ты видишь призраки?
– Никогда я их не вижу.
– Забыть – почему бы нет? – продолжал Рафаэль таким же низким, мягким голосом, что у брата, хотя его собственный голос всегда был живее и звонче. – Вот только что-то изо всех сил сопротивляется тому, чтобы о нем забыли. А это уже война. Это что-то причиняет боль, вплоть до того, что ты без сил падаешь на пригорок в лесу, бежишь по тропинкам и не чувствуешь, как тебя хлещут ветки. У тебя все щеки исцарапаны.
– Это орешник.
– Ты не потерял способность видеть, Жан-Батист.
На сей раз Рафаэль проник в самые сокровенные уголки разума своего брата. Он потер затылок, как будто стараясь снять напряжение.
– Говорю тебе, Рафаэль, я больше не вижу! – закричал Адамберг, потрясенный тем, что брат его не понимает. – Ты меня слышишь или ты оглох, в то время как я ослеп!
Адамберг редко срывался на крик, и случалось это только по исключительным поводам: сначала Вуазне с его тухлой муреной, потом Данглар с его проклятой трусостью. Зато кричать на брата было для него делом привычным, и Рафаэль отвечал ему тем же.
– Ты очень хорошо видишь, – в свою очередь закричал Рафаэль, подняв кулак и грохнув им по столу. – Видишь так же ясно, как сейчас видишь меня или вот эти свечи. Но закрылись двери, и ты погрузился в темноту. Ты хоть можешь это понять? Какой выбор ты можешь сделать, если все пути перекрыты? Если вокруг мрак?
– Какие пути? Чем перекрыты?
– Да тобой и перекрыты.
– Мной? Я перекрываю себе путь? Когда речь идет о восьми убитых?
– Да, ты, собственной персоной.
– И зачем я, по-твоему, якобы перекрыл себе все пути? Чтобы оказаться во мраке?
– Под мраком я подразумеваю полный мрак, такой, который царит под землей, в глубине норы. Там, где прячутся отшельники.
– Я про этих пауков все знаю. Они никогда не наводили на меня страх.