– Его – нет. Он жил “нормальной жизнью”, ему разрешалось ходить в школу – но больше никуда. Создавал видимость “нормальности” для соседей. Но он, конечно, знал. Все знал. Он слышал, как отец сношается по вечерам, слышал его тяжелые шаги на лестнице, крики и плач девочек. Он тайком пробирался наверх и разговаривал с ними. Он читал им разные истории, страницы из школьных учебников, подсовывал под дверь рисунки и фотографии, чтобы они представляли себе, что находится снаружи. Он делал что мог, бедный ребенок. Он даже научился залезать на крышу и проскальзывать к ним через слуховое окно. Детишки, они такие хитрые, честное слово! Если бы он заговорил, погибли бы все: он сам, мать и девочки. И он держал рот на замке все эти годы. Он вырос. Набрался сил. И отрубил ему голову. Потом вышел на улицу с окровавленным топором в руке и стал ждать. Когда приехали полицейские, то нашли мать, застывшую в оцепенении у трупа, Энзо, который не мог произнести ни слова, только показал пальцем на лестницу. Там в грязных каморках, где никто никогда не убирал, и нашли обеих сестер. Спали они прямо на полу, на жутких матрасах, где разгуливали мыши и обитали всевозможные насекомые, туалетом им служило ведро, которое мать опорожняла раз в неделю, в банный день. Девочкам изредко подстригали их светлые волосы, да и ногти – не чаще. Отталкивающие, тощие, тошнотворно пахнущие. В розовом и голубом платьях, посеревших от грязи. Когда сестры вышли из дома, прямо там, на дорожке, хотя девушки нестерпимо воняли, Энзо крепко обнял их, прижав к окровавленной рубашке, и долго не отпускал. Есть фото, посмотрите. Полицейские не посмели вмешаться. Только спустя какое-то время они надели на Энзо наручники и увезли его. До самой тюрьмы он их больше не видел.
Адамберг встал и положил руку на плечо лейтенанта. Казалось, тяжесть его ладони успокоила Меркаде. Говорили, будто Адамберг может усыпить младенца, обхватив его головку своей широкой ладонью, и это была правда. Говорили также, что он способен усыплять подследственных в сидячем положении, и даже самого себя.
Когда Меркаде немного отдышался, Адамберг убрал руку.
– Вы все запомнили? – спросил он у лейтенанта.
Тот кивнул.
– Ну, тогда, лейтенант, закрывайте и ставьте на место ваш компьютер. Мы с вами идем обедать. Не в “Рожок” и не к “Философам”. Куда-нибудь в другое место.
– Хочу в “Гарбюр”, – протянул лейтенант плаксиво и упрямо, как ребенок.
– Хорошо, пойдем в “Гарбюр”.
В пиренейском ресторане в полдень было более шумно, чем вечером, когда там собирались только завсегдатаи – уроженцы горного края. Тем лучше, подумал Адамберг, ведя все еще потрясенного, но постепенно приходящего в себя лейтенанта к отдаленному столику, где их никто не мог бы услышать. В подобные моменты Меркаде повышал голос и говорил очень громко. Комиссар заметил на лице Эстель легкую досаду, но он был совершенно не склонен разбираться в отношениях Эстель и Вейренка.