Вечером Адамберг заехал в почти пустынный комиссариат, чтобы отправить запрос в архив по делу об убийстве Эжена Сегена, Ним, 1967 год. Он не питал особых иллюзий относительно оперативности архивной службы, тем более что обращение не было подкреплено официальной поддержкой сверху. Найти топор, сорок девять лет валявшийся где-то среди коробок, – процесс, требующий длительных усилий. Образец волос и чайную ложку отправили с курьером на анализ ДНК, сопроводив посылку личной просьбой управиться как можно быстрее, адресованной Лувену, одному из повелителей службы генетического анализа.
Адамберг оставил воскресной смене подробные указания о том, как кормить дроздов, попросил Вейренка составить отчет для сотрудников о событиях в Лединьяне. Гардон, дежуривший в комиссариате, смущенно признался, что не может засунуть червяков в землю: он с ними не справляется, потому что они дергаются и извиваются. Зато Эсталер с радостью вызвался все сделать. В воскресенье у него выходной, но он был готов прийти утром и вечером и разложить червяков, кусочки кекса и малину.
Эсталер, кстати, не снабжал его никакой информацией, а потому в нем, Эсталере, Адамберг был уверен, как в родном сыне.
Адамберг отдавал себе отчет в том, что его сознание затемняет не одна протомысль, а целый рой хаотично метавшихся пузырьков газа – они существуют, это точно, – и некоторые из них очень малы, практически неразличимы. Он чувствовал, как они движутся в разных направлениях, то и дело сбиваясь с траектории. Столкнувшись с двумя неразрешенными вопросами – а совершенно очевидно, что были еще другие, – пузырьки потеряли последний шанс найти верную дорогу, как человек с расфокусированным зрением. Или как тот знаменитый персонаж, который гоняется за двумя зайцами – интересно, зачем он это делает, если только он не полный кретин? – и упускает обоих.
Как будто откликаясь на движение непоседливых пузырьков у себя в голове, как будто пытаясь представить себе, как они там суетятся, а может, тайком подсмотреть за ними, Адамберг играл с шаром. Он встряхивал его и наблюдал за беспорядочным кружением крошечных хлопьев, падавших на герб города Рошфора – пятиконечную звезду, башню и трехмачтовый корабль с развернутыми парусами.
Снова корабль. Что сделал бы суровый Магеллан, окажись он лицом к лицу с женщиной, мученицей и убийцей? Отрубил бы ей голову, руки и ноги, как предписывал обычай тех времен? Высадил и оставил на пустынном берегу, как поступил с несколькими мужчинами, которые его предали?
Перед ним упорно маячили два образа: колокольня “Милосердия” и убежище отшельницы на лугу Альбре. Но ничего или почти ничего не говорило о том, что женщина, которая там жила, имела что-то общее с убийцей, отправившей на тот свет десять мужчин за двадцать лет. И это “почти ничего” то и дело возникало в его мыслях: святая из Лурда звалась Бернадеттой, старшая из сестер Сеген носила такое же имя. Может быть, неспособность к нормальной жизни привела ее на землю святой тезки, чтобы укрыться под ее крылом? Или это младшая? Одна – или другая? Луиза?