Побежали за котелком. Ждать пришлось долго. Наконец его принесли.
— Наденьте. Да не так! Ну что вы, в самом деле! Нахлобучьте на глаза.
— Он мне мал, Михал Михалыч
— Я сказал до бровей — вот так. (И он, подойдя, с силой натянул котелок.) А теперь свистите. Вы и по городу шли, насвистывая, понимаете? Зачем? В целях конспирации.
Троицкий хотел было спросить, что он имеет в виду, Но голова, стиснутая котелком начала болеть, и ему стало всё равно, лишь бы поскорее снять котелок.
— Что это такое?
— Я… это свист.
— Это?
— Я не умею свистеть, Михал Михалыч.
— Плохо. Тогда напевайте что-нибудь.
— А что?
— Какая разница, лишь бы из той эпохи. Что это вы поете?
— Вы же сказали, вам все равно.
— Да, но не это. И не это. И это не то! Я сказал, а вы делайте. Чему вас учат в институтах? Бодро-весело, бодро-весело, — подгонял его режиссер, натаскивая на роль, как щенка, которого то бьют палкой, то суют в рот сахар. — Да не так! Ай-яй-яй-яй-яй!
Котелок обручем сдавливал виски. И хотя Троицкий старался изо всех сил, но у него ничего не получалось: не успевал он еще разобраться, чего от него хотят, как зычный голос режиссера уже требовал «игры», выполнения мизансцен, полной отдачи.
— Ну, что вы стоите столбом?
Троицкий содрал с головы котелок, и с облегчением сказал:
— Я не понимаю…
— Ай-яй-яй-яй, — волновался режиссер. — Плохо, что вы не понимаете. Очень плохо.
— Михал Михалыч, может, ему делать так, как он нам показал, — заикнулся было актер с лошадиными зубами. — А что, мне понравилось…
— Как он делал, Рустам, мы уже видели. Делать он будет так, как нам надо. Не скрою, молодой человек, лично я встревожен… тем, что увидел — «тренинг и муштрá». Вы читали Станиславского? Надо приходить на репетицию уже готовым к работе. Надо каждое утро вам начинать с психофизического туалета. Точно так же, как вы умываетесь, едите. Тогда у вас не будет ненужных вопросов. Вы понимаете?
— Понимаю. Нет, не понимаю…
По одышке, которая заметно у режиссера усилилась, было ясно, он недоволен подготовкой Троицкого к репетиции.
— Живости он от тебя хочет, — процедил сквозь зубы Рустам, и уже громко сказал: — Да плюнь ты копаться в себе, жми на всю железку! Как раньше под суфлера играли, и пьес-то не читали, правильно, Михал Михалыч?
— Неправильно. Пьесу надо читать. Плохо, что вы её не читали. Это и видно.
— Я её читал, — стал оправдываться Рустам, — я ж не про то… ну, так всегда, всё переиначат… лучше не лезть и молчать…
— Я уже человек не молодой, — продолжал невозмутимо Михаил Михайлович, — ставлю свою, можно сказать, «лебединую песню», а вы первый год в театре и… Ай-яй-яй-яй… Перерыв, — объявил он и направился в кабинет к директору.